Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Власть — она пусть с мужчинами воюет, а не с бабами…

— Верно, ежели счеты сводить, так своди их с Наби, а то ведь последнее дело — против женщины…

Аллахверди на своем жеребце затаился за густым терновником, под серой скалой, навострил слух.

— Сказывают, это уловка, дескать, от Наби свои пушки обратно требует!

— Какие еще пушки, парень? — со стороны подал кто-то голос.

— Известно, какие: те, что у царского войска отбил!

— Что ж, — вступил третий недоверчивый голос, — у Наби такое уж сильное войско, что с царем ихним пушками воюет?

— Говорят, по всему Кавказу переполох, — начал четвертый важным тоном. Клянусь тебе, все они нашего зангезурского атамана себе воеводой избрали. Мы, мол, заодно с удальцами Наби хотим драться! От самого Зангезура, мол, начнем бить царево войско, и так с боем, всю Расею заполоним! И все простолюдье, вся голь перекатная за что попало возьмется! Отсюда и двинемся с боем. И так вот, круша врагов, до самого Фитильборга с «урра» доберемся, а там и самого царя-злодея с трона скинем, вверх тормашками полетит!

— Ну, ты не очень-то заливай, — возразил тот, что усомнился в наличии пушек у Наби.

Аллахверди не мог сдвинуться с места, не мог не дослушать эти разговоры, расцвеченные небылицами. Посмотрим — поглядим, как же сказка ихняя кончится? Любопытно ведь.

— А то вы не знаете, сколько этих падишахов-кровопийц поубивали? — веско и назидательно заметил «говорун».

— Байки это, сказки…

— А хоть и сказки… А сказки откуда берутся? Ежели никакого падишаха не швырнули бы с трона, отчего бы дастаны слагались?

Так судили-рядили пахари ли, батраки ли, нукеры ли, спорили, сокрушались, не очень-то веря в возможность свержения царей-падишахов. И усмехались горько, и балагурили, и вздыхали, хотя в случае чего, эти люди и жизни не пожалели бы в схватке.

— Ишь, какие прыткие… Делите шкуру неубитого медведя… Держи карман шире: чтоб русский падишах при виде горстки затрясся и скатился с трона…

Скептики от души захохотали.

— Говорят, Гачаг Наби свои войска на гору Каф увел, — не унимался один из фантазеров… И новый голос:

— Ну, где он — сказать трудно. Вот слухи идут, что в самой Расеи ихние мужики в лаптях и рабочий люд взъярился невтерпеж!

— Как говорится — быка матерого ищи в хлеву! Самый помещик из помещиков у них в России! Леса у них — глазом не окинуть, и земли пахотной… что у твоего падишаха! Сидит себе в усадьбе, как персидский хан, и живет припеваючи, и войско его сторожит, и сам аллах ему не указ! Такой помещик там есть — земли побольше, считай, чем в целом Зангезуре.

— Везде, где помещик, там и горе горькое! — печально отозвался пожилой крестьянин. Аллахверди продолжал слушать, ощущая себя незримым участником разговора. — Нам и сеять, и жать, а им только жрать, брюхо набивать, господам и госпожам… У них и на собак хватает, целые своры иные держат, до сотни набирается!

— Вот это да! — ахнул голос. — А как же эту свору прокормить?

— Словом, у мужиков русских житье не лучше нашего! А как же ты думал?

— Слышал я и про другое, хочешь — верь, хочешь — нет: среди войск падишаха, говорят, есть много солдат, что нарочно в Гачага Наби не хотят стрелять, все мимо!..

— Ну, ты загнул, брат! Да найдись хоть один такой доброхот, — тут же перед строем и расстреляют!

Аллахверди чуть подался вперед, выглянул из-за выступа серой скалы, заросшей терновником: его взору предстал пожилой дровосек в поношенном, видавшем виды архалуке, рассудительно отвечавший невидимому собеседнику:

— Как бы то ни было, верно, что есть и недовольные фитильборгским падишахом, будь конный или пеший, казак или солдат…

— Что ж теперь будет? — почесал затылок другой. — Как пораскинешь умом, иной раз думаешь, что на этом свете без падишаха, без твердой руки не обойтись. А то глядишь, всюду развал и раздор, хан с ханом воюет, бек с беком! И кровь — рекой. Никто никого не признает!

— Ну, если падишах и нужен, то такого бы найти, как Гачаг Наби — он-то все рассудит по правде, по совести, у богатея, скажем, ситца много, а у тебя — ни шиша, отмерит винтовкой — на, бери, задарма! Падишах из народа должен быть. Нашего брата понимать должен.

— И перво-наперво, налоги скостить, и подушную подать по-божески взимать. Чтобы беку неповадно было помыкать нами, нож к горлу приставлять, гноить в холопстве! А то ведь привыкли жить: пузо — не обуза, власть — не ярмо!

Аллахверди разглядел этого негодующего страдальца, — горе сквозило не только в словах, но и в чертах худощавого, потемневшего, иссеченного крутыми морщинами лица.

Эти разговоры властно приковывали его внимание, слова, в которых прихотливо переплетались и горечь, и шутка, и гнев, и надежда. Это движение Гачага Наби будило от спячки забитый люд по всей округе, толкало, поднимало их на кровавую схватку, на борьбу за попранные права и человеческое достоинство. И потому он, Аллахверди, слушая разговоры, нащупывал главную суть, мысленно отделяя зерно от плевел. Он понимал, что и Гачагу Наби важно знать настроение людей.

Тот; худощавый, продолжал изливать душу:

— Клянусь тебе, столько всего на спину взваливают, что не вздохнуть, — гоpa свинцовая. Кряхти, тащи! Чарыхи ноги натирают до крови. За плуг возьмешься, пашешь, пашешь, а от чапыг ладони сплошь в волдырях! От серпа, косы — опять же кожа отваливается. А все равно, глядишь, впроголодь живешь, хлеб-то сам растил — и без хлеба сидишь…

— Оно и верно… в Зангезуре у нас голод…

— Из-за Аракса вон таты к нам валом валят — гонит их духота неимоверная, лето же, а у самих ни капли молока, айрана. А почему?

— Потому, что у них ни кола, ни двора! Паршивой козы у забора, и то не увидишь. Одно слово — батрацкая доля, что там, что здесь, не жизнь, а мука адская… — вплетались новые голоса в хор сетующих на тяжкую участь. — Все, что нажили — беку достается, старосте, приставу, силой отнимают, как липку обдирают!

— Да благословит аллах нашего Наби! Он-то навел страху на этих господ, поутихли, хвосты поджали, присмирели, толстопузые! Да и у чиновной власти, глядишь, поубавилось спеси!

Все в один голос гордились заступником своим. Аллахверди и рад.

— Слушай, ты вот про падишаха говорил, — вот кабы Наби и стать нашим зангезурским падишахом, — простодушно проговорил кто-то.

— Не падишахом, так хоть уездным начальником.

— Ну нет, начальник — он под дудку падишаха плясать должен.

У Аллахверди под густыми усами дрогнули губы. Он соскочил с седла, присел на валун. Кто-то лениво зевнул:

— Эх, уши вянут! Хватит вам сказки рассказывать!.. Будто не знаете, против такой силищи, войска неисчислимого не попрешь! Мы этой музыки про Наби Хаджар наслушались, думаете, падишах тоже уши развесит, пощадит, живи, мол, ступай себе с миром!