Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Задонов тогда ничего у Красникова не спросил, ничего ему не сказал, но до сих пор так и не может решить, бой это был или что-то другое, струсил он или растерялся по неопытности? В любом случае, похвастаться нечем, еще больше — командиру роты, который пустил этот бой на самотек.

И тут лейтенанту вспомнился давний разговор с отцом, разговор о смелости и трусости и о том, как это проявляется у тех или иных людей в различных обстоятельствах. Случился этот разговор еще в Москве, то есть до командировки отца (так он это называл) в глухую провинцию, командировки, которая длится уже почти три года.

Они тогда, помнится, выпили по нескольку рюмок коньяку, а подвыпивший отец любит вслух порассуждать о том, о чем трезвым он рассуждает сам с собою за письменным столом в своем кабинете. Вернее сказать, тогда рассуждают его герои: солдаты и генералы, рабочие и колхозники, партийные работники и всякий другой люд, но рассуждают так, как им и положено по их общественному и социальному положению, а, подвыпив, отец рассуждал сам от себя, — и Ивану бывало любопытно и интересно его слушать, потому что отец умел рассуждать — это же его отец! — и делал это как-то по-особому красиво.

— Безрассудно смелыми, мой дружок, — говорил отец, двигая по скатерти рюмку, — бывают только люди, не сознающие своего предназначения. И не потому, что они не боятся смерти, а потому, главным образом, что им как бы нечего терять. Не в материальном, а в сугубо интеллектуальном смысле. Посуди сам: человек, скажем, владеет несколькими языками, пишет хорошие книги, знает, например, историю Древнего Египта — он ведь для чего-то учил эти языки, учил историю, он собирается написать книгу, и больше, заметь, в мире никто такую книгу написать не способен. О том же самом другую — да, но не такую! Такой человек уже как бы и не принадлежит самому себе, он должен чувствовать ответственность перед человечеством и историей за то, что он еще не сделал, но что сделать обязан. Такой человек боится смерти и не может не бояться ее. Более того, он интуитивно избегает ситуаций, которые могли бы привести к преждевременной смерти. Это трусость? — Помолчал, разглядывая рюмку, и, как всегда, не рассчитывая на ответ сына, продолжил: — С точки зрения примитива — да, трусость! С точки зрения интеллекта — нет! Я бы это состояние назвал даже мужеством, поскольку он, интеллект, сознает, что его поведение расходится с установившейся нормой. Но сегодня норма одна, завтра другая, а интеллекту не имеет смысла следовать установившейся морали, он вне времени и традиций. Вся беда в том, что интеллект не значится в табели о рангах, и если, скажем, генералу положена охрана и не рекомендуется рисковать жизнью на том основании, что он имеет определенную ценность для государства, то интеллект обязан охранять себя сам. А такое «охранение», с позволения сказать, вернее — неспособность к самоохранению, чревато трагическими последствиями. Тому примером Пушкин, Лермонтов, Маяковский…

Отец надолго замолчал и, кажется, позабыл о существовании сына. Не трудно было догадаться, что его рассуждения построены на каких-то фактах из собственной биографии, о которых мы не любим распространяться, но которые саднят и постоянно требуют нашего объяснения и оправдания. Возможно, что отец когда-то струсил, может, этой его слабости никто даже и не заметил, но не исключено, что трусость его имела какие-то трагические последствия для других, — и вот он мучится и пытается подвести под свою трусость моральную и философскую базу. Но как бы там ни было, а слушать его и следить за поворотами его мысли всегда интересно. Тем более что несколько боевых орденов, пожалованных отцу, доказывают нечто совершенно противоположное.

Ивану очень хотелось расспросить отца, с чем связаны эти его рассуждения, но он благоразумно удержался, понимая, что есть вещи, о которых лучше не спрашивать. И вообще — не всегда надо показывать, что ты догадываешься об истинных мотивах тех или иных рассуждений. Если они не твои собственные.

Ну, а он, Иван Задонов, имеет право на самосохранение? Что потеряет человечество, если он завтра погибнет? И поток не оскудеет, и никто не заметит, что из общей массы выпала маленькая частичка? Неужели огромный мир каждый носит в своей душе и с уходом кого-то этот мир не становится беднее? Да? Нет? Но почему он вдруг сам впал в такой пессимизм? Неужели в нем так еще сильна интеллигентская мягкотелость? «Мертвые вызывают лишь любопытство…» Значит, когда его убьют… Но ведь речь идет совсем не о нем, а о людях, которые стоят на пути прогресса, мешают развитию. Конечно, каждый из них в своей душе носит тоже целый мир, но это мир вражды и ненависти, с уничтожением которого расправят крылья другие — лучшие — миры. Да, только так. Всегда надо видеть перед собой конечную цель. А цель эта — благородна. И все, и точка, и никаких сомнений! «Живые вызывают сострадание…» Че-пу-ха!

В расположение роты лейтенант Задонов добрался в два часа пополудни — значительно раньше, чем рассчитывал. В Мятице, небольшом селе дворов на пятьдесят, откуда он уезжал шесть дней назад и где в то время стояла рота особого назначения, он застал лишь ротного старшину Абдуллаева с поварами и обозниками, которые маялись от безделья. Старшина доложил, что рота находится в пяти километрах от села, что всем выдан сухой паек и ему туда соваться не велено, а велено оборонять Мятицу, если банда вдруг сюда сунется. Что же касается товарища лейтенанта Задонова, то на его счет никаких распоряжений от капитана Красникова не поступало, но если товарищ лейтенант прикажут, то он, старшина Абдуллаев, даст ему провожатого. Однако раньше чем стемнеет, идти туда нельзя, потому что рота находится в засаде, и появление там товарища лейтенанта средь бела дня может ее демаскировать.

Старшина Абдуллаев, скуластый и слегка раскосый татарин, лет тридцати с небольшим, увешанный орденами и медалями, с самого начала относился к лейтенанту Задонову покровительственно и запанибрата, будто имел на это право, но сегодня он явно переборщил и своим тоном, и идиотской ухмылочкой, так что лейтенант Задонов вынужден был, не теряя при этом своего достоинства, поставить старшину на место и потребовать проводить его в роту немедленно.

Старшина кликнул одного из солдат: «Артюхов!» — явился Артюхов, жуя на ходу, в накинутой на плечи шинели, без ремня, с расстегнутым воротничком гимнастерки.

Пришлось сделать замечание и Артюхову.

После этого лейтенант Задонов распорядился принять газеты, листовки и брошюры, которые он привез с собой из политуправления, несколько листовок расклеить по селу, а газеты «Правду», «Известия» и «Красную звезду» вывесить возле сельсовета.