Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Задонов вспомнил изучающий, но в целом равнодушный взгляд полковника Лизунова, услышал его доверительную интонацию, вспомнил собственный восторг, который вспыхнул в нем от сознания, что ему, молодому лейтенанту, едва начавшему самостоятельную службу, доверили исполнение такого деликатного и, вместе с тем, такого важного для партии и рабоче-крестьянского государства дела. Ведь, в сущности, Лизунов не входил ни в какие подробности, а Задонов не только понял, как это важно, но и почувствовал эту важность всем своим существом. Почему же этого не поняли капитаны?

Наконец, куда подевались все те убедительные слова, которые приходили ему на ум в кабине армейской машины и которыми он собирался сразить капитанов? И почему они так решительно отстранились от него, будто он предложил им залезть в чужую квартиру или еще что-то в этом роде? Ведь наверняка среди старослужащих солдат есть такие, которые… которым ничего не стоит несколько раз нажать на спусковой крючок автомата. Тем более что в этих бандитов они только что стреляли, а в самих бандитах давно не осталось ничего человеческого, и, следовательно, убивать их не только не марает чести солдата, но даже наоборот. И офицера, между прочим, тоже…

А этот капитан Обручев — он сразу лейтенанту Задонову не понравился. И лицо у него какое-то жесткое… жестокое даже. Да-да! Именно жестокое! В своей жизни этот бывший шпион наверняка убил ни одного человека и при этом никогда не мучился угрызениями совести, а тут вдруг напустил на себя этакого благородного рыцаря. Вот в этом, наверное, и сказывается так называемый мелкобуржуазный либерализм, который есть ни что иное, как прикрытие безыдейности и двуличия…

Недогоревшая ракета, пущенная по слишком отлогой траектории, упала в нескольких шагах от лейтенанта Задонова. Он вздрогнул, огляделся.

Возле дота и в других местах копошились солдаты, покидающие свои потаенные убежища, слышались негромкие голоса и смех, еще не привыкших к новой обстановке людей. Лейтенанту показалось, что смех относится к нему, зачем-то одиноко стоящему на дороге среди трупов убитых бандитов.

Господи, что же ему делать? Вот-вот придут подводы, санитары — тогда будет поздно. Может, позвать кого-нибудь из солдат и приказать? Ведь он имеет право не только на убеждение, но и на прямой приказ… И почему он целых полдня не решился сказать о данных ему инструкциях? Все откладывал и откладывал. Вот и дооткладывался. На что он рассчитывал? На то, что все разрешится само собой? Конечно, плотность огня на поражение позволяла быть уверенным — и капитан Красников подробно объяснил ему, как все произойдет, — что среди бандитов никого не останется в живых. Но бандиты могли просто сдаться. Сдаться — и все тут. Без всякого сопротивления. Что тогда? Подполковник Лизунов как бы и не допускал подобный вариант. А раненых допускал. Потому что раненые остаются всегда. Даже при расстреле.

В училище рассказывали, что одного дезертира расстреливало отделение из двенадцати человек, все двенадцать пуль попали в грудь, а человек остался жив. Так это — расстреливали! А тут хаотичный огонь по движущимся мишеням… Господи, о чем это он! Разве об этом надо сейчас думать! На нем такая ответственность! Не исключено, что если он не выполнит возложенную на него задачу, это повлечет за собой какие-то нежелательные последствия, — быть может, даже политические, — и эти последствия вызовут другие, уже более крупные, и так пойдет дальше, как снежный ком, разрастаясь и разрастаясь. А когда станут разбираться, с чего все началось, то неминуемо придут к нему, лейтенанту Задонову, заместителю командира роты особого назначения по политической части. По-по-ли-ти-чес-кой! И кто-то скажет: «Да какой он политик? Сопляк!» А кто-то непременно вспомнит, что лейтенант Задонов является сыном того самого Алексея Задонова, писателя и журналиста, которого знает вся страна и даже весь мир. И хотя отец сейчас в опале, но это ему даже полезно, потому что позволяет себе всякие глупости, непростительные с политической точки зрения такому человеку…

И опять я не о том! Вот я — лейтенант Задонов, вот раненый бандит, вот мой пистолет! У этого бандита не дрогнула бы рука, окажись лейтенант Задонов на его месте. Да он бы его, меня то есть, даже не пристрелил, а порезал бы на кусочки. А я перед ним исхожу сентиментальными соплями! Глупо! Тем более глупо, что в этом акте есть элемент гуманности: один выстрел — и человек перестает мучиться. То есть и не человек даже, а бандит…

Лежащий у ног Задонова бандит застонал и вытянулся. Лейтенант вздрогнул и отступил на шаг.

Догорела последняя ракета, и стало так темно, хоть глаз коли.

Лейтенант поднял голову к небу, уставился на равнодушную луну и вдруг почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы, и луна, и звезды начинают расплываться. Он казался себе одиноким и заброшенным, презираемым даже самым захудалым солдатом его роты. Он представил себе, как после всего этого станет относиться к нему старшина роты Абдуллаев — наверняка еще более фамильярно; представил его раскосые глаза, мерзкую ухмылку тупого и необразованного человека с весьма ограниченными потребностями — и застонал от нахлынувших на него ненависти и отчаяния.

А еще вспомнились слова полковника Лизунова о вакансиях в политотделе, и Задонов пожалел, что так легкомысленно отмахнулся от фактического предложения занять одну из этих вакансий. Наверняка ему бы предложили не самую худшую. Что, собственно, для него служба в этой роте, хотя бы и особого назначения? Что он может дать солдатам, большинство из которых имеет четырехклассное образование? Что может он дать офицерам роты, которые давно разучились думать? Что, наконец, сам он почерпнет от них полезного? Ни-че-го! Эти люди стоят на такой ступени развития, что им доступны лишь самые примитивные знания и самые вульгарные чувства. И ничего тут не изменить, потому что человеческий материал подвержен изменению лишь в своей массе, при этом масса сама формирует определенный тип, отвечающий ее коренным потребностям. А он, Иван Задонов, призван формировать не отдельного человека, а самою массу. Но для этого надо оторваться от повседневности, уйти от конкретного человека, чтобы за отдельными деревьями не потерять леса. Надо быть выше людских страстей и слабостей, надо…

У них, видите ли, честь! А? У них честь, а у лейтенанта Задонова чести нету! А что такое честь, позвольте вас спросить, товарищи капитаны? Дело чести любого офицера — выполнить приказ, но еще больше чести тому, кто выполнит приказ не слепо, а осознанно, понимая все значение своих действий и возможных последствий от невыполнения приказа… В письменной форме? Да кто же отдает такие приказы в письменной форме! Надо быть политическим импотентом, чтобы не понимать этого. Наконец, отдающий приказ как бы снимает часть ответственности с исполнителя. Потому что руководствуется высшими соображениями. Что же касается его самого, лейтенанта Задонова, то он попросту не имеет права ставить под удар свою карьеру, свой интеллект, который на первых порах может оценить только он сам и никто другой. И не только в собственных интересах, но и в интересах государства, общества, даже отдельно взятого человека. Никто за Ивана Задонова не сделает того, на что способен только Иван Задонов, его индивидуальность. Как прав был отец, ограждая себя от других! Только сейчас Задонов понял эту высшую его правоту, правоту человека, стоящего над людьми, даже над обществом.