Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

К черту! К черту всякие сомнения! К черту интеллигентскую мягкотелость! Нет ничего важнее принципов, сочетающихся с реальными делами. Пусть эти капитаны с их пресловутой честью, в которой они ни черта не смыслят, пусть они увидят, что есть люди, которые ради великой идеи готовы на все… во всяком случае, на такие поступки, которые этой идее не противоречат. Идет жестокая борьба между новым, молодым миром, и миром отживающим, а это вам не в бирюльки играть, здесь либо они нас, либо мы их. Другого не дано.

Стон раздался где-то сзади, за спиной, на поляне. Звякнуло что-то металлическое.

Лейтенант Задонов повернулся на звук, постоял несколько секунд в нерешительности, потом стиснул зубы, сдержал рвущийся из груди всхлип, тыльной стороной ладони провел по глазам, стирая непрошенные слезы, вернулся к раненому, над которым только что стоял, присел на корточки, принялся ощупывать его лицо.

Ладонь скользнула по чему-то липкому, и лейтенант отдернул руку с омерзением, не сразу догадавшись, что это кровь. Он вытер растопыренную пятерню об одежду бандита, приставил к его виску пистолет и нажал на курок…

Длинная вереница крестьянских подвод медленно втянулась на площадь села, запруженную народом, и остановилась, когда передняя подвода достигла большого по здешним меркам, двухэтажного дома, принадлежавшего когда-то местному богатею, сбежавшему с немцами. Над крыльцом дома развивается красный флаг с серпом и молотом. Флаг полощется на свежем осеннем ветру, шелестит и хлопает. Под ним, на высоком крыльце, несколько человек военных и гражданских. Чуть впереди — высокий, статный майор; за ним, на полшага в сторону, женщина в городском пальто и берете, мужчина в высокой бараньей шапке — из местных, а среди офицеров — лейтенант Задонов.

Высокий майор, поворачиваясь то влево, то вправо, громко выкрикивает фразы на местном наречии, рубит воздух сжатым кулаком. Толпа молча и скорбно смотрит на майора, на гражданских и военных, стоящих рядом с ним на крыльце. Площадь оцеплена солдатами с автоматами на груди, цепь солдат отделяет толпу от крыльца, и в этот-то узкий промежуток между солдатами и домами въехали подводы.

Всего подвод семнадцать, и на каждой из них по одному мертвому бандиту из банды Михайлы Крыля. Сам атаман покоится на передней подводе. Его лицо, заросшее до самых глаз черной бородой, ничего не выражает, совиный нос еще больше заострился и изогнулся. Упав на землю еще до выстрелов, он пополз не в сторону леса, куда кинулись остальные, а в промежуток между двумя огневыми точками, и уже во второй линии, почти миновав ее, был замечен солдатом-первогодком и изрешечен автоматными очередями. Лишь одному Олесю Вайде удалось преодолеть и вторую линию и уйти в лес, оставляя на бурой листве алые капли крови.

На одной из последних подвод лежит Микола Жупан, но, в отличие от других, его изуродованное тело накрыто мешковиной.

К боковине каждой подводы прикреплен фанерный щит с наклеенными на нем фотографиями. На фотографиях пепелища домов, сожженных бандитами за несколько лет, трупы замученных ими людей. Есть там и фотография учительницы из Мовчан, изнасилованной и убитой год тому назад. И даже фото изуродованного тела Миколы Жупана, пригвожденного штыками к столу.

Идея создания такой фотовыставки пришла в голову лейтенанту Задонову, пришла тогда, когда он добивал раненых, она наглядно оправдывала его поступок в глазах капитанов Красникова и Обручева, была одобрена в политуправлении округа, поэтому опознание бандитов задержали на четыре дня, и от подвод уже сильно попахивало трупным.

Но толпа не смотрела на подводы и фотографии, а матери прижимали своих детей к юбкам, закрывая ладонями их лица.

События той ночи не прошли бесследно для лейтенанта Задонова: он возмужал, поперек его мальчишеского лба легла упрямая складка, губы потеряли наивную припухлость, да и на мир лейтенант смотрел теперь с высоты человека, узнавшего нечто такое, что само по себе разрешало в его глазах извечный конфликт между жизнью и смертью. Он понял, что никакого такого конфликта нет и в помине, что выдуман он людьми из страха перед неминучей смертью. В народе этот страх выражается с помощью всяких небылиц, в образованных кругах — у так называемой интеллигенции — поэтической дребеденью. Но реальность такова, — с философской и политической точек зрения, что практически одно и то же, — что эту дребедень и небылицы нельзя не только устранять, а наоборот, следует культивировать их, придавая необходимые формы, отвечающие стоящим задачам. И делать это должны такие люди, которые сумели заглянуть за пресловутую черту и обнаружили ее полнейшее отсутствие. А что капитаны перестали подавать ему руку, так не велика честь пожимать их руки, тоже обагренные кровью, а при каких обстоятельствах, не имеет значения.

К тому же лейтенант Задонов уже знал, что ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта, что его отзывают для работы в политуправлении округа, поэтому в голове лейтенанта рождались планы, ничего общего не имеющие с тем, что совершалось перед его глазами.

Среди офицеров на крыльце не было ни капитана Красникова, ни капитана Обручева. Они в это время ходили взад-вперед по узенькому переулку между двумя плетнями, за которыми сиротливо торчали ободранные сухие кукурузные и подсолнечные будылья, размахивали корявыми ветками голые яблони и сливы. Отсюда не видна площадь, сюда не доносится с нее ни единого звука. Переулок выходит одним концом на сельскую улицу, на которой плотно, один к другому, стоят военные грузовики с брезентовым верхом. В машинах уже сидит часть солдат роты особого назначения, которую капитан Красников должен привести в Мокшаны и передать другому командиру, поскольку сам получил-таки долгожданное назначение на заставу.

Уезжал и капитан Обручев. Его вызывали во Львов, в управление госбезопасности. Эти скоропалительные перемены в их судьбе не явились для капитанов неожиданностью и связаны были, скорее всего, с их нежеланием добивать раненых бандитов.

За четверо суток, прошедших после истребления банды Михайлы Крыля, они о многом переговорили между собой и сейчас молча мерили пустынный переулок шагами, каждый думая о своем. Они знали, что расстаются навсегда, что если и встретятся, то случайно, поэтому не договаривались ни о чем и не обменивались адресами. Лица обоих капитанов, внешне так не похожие одно на другое, выражали суровую печаль.

С улицы послышался нетерпеливый сигнал легковушки, капитаны остановились, глянули в глаза друг другу, молча обнялись.

— Ну, бывай, Андрей, — пробормотал Обручев со своей обычной усмешечкой. — Живы будем — не помрем.