Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

— На Магнушевском плацдарме.

— Значит, пехота-матушка. А впечатление вы производите человека образованного. Да-с. Впрочем, это неважно. Госпиталь для вас, однако, лучший выход из положения во всех отношениях. Поверьте мне, старику.

— Я вам верю, доктор. Только вы пока сделайте что-нибудь, а там уж, через какое-то время, можно будет и в госпиталь.

— Так что же я вам сделаю, батенька мой, когда у вас кость гниет! И мясо вот… Вы сами-то гляньте, гляньте! Ведь не деревня же какая-нибудь, прости господи!

Пивоваров вздохнул и отвернулся. Он все понимал, но, действительно, никак не мог сейчас оставить работу. Тем более что задолжался. Да и что подумают о нем, если он ни с того ни с сего ляжет в госпиталь, что скажут?

— Ладно, не можете, так не можете, — примиряюще проворчал доктор. — Отпущу вас, батенька мой, но с одним непременным условием: каждую неделю ко мне на прием. Но не сюда, а в госпиталь. Я здесь лишь консультирую раз в месяц. Карточку вашу заберу с собой, так что вы уж не подводите. Я за вас не только профессиональную ответственность несу, но и моральную тоже: мой коллега вас оперировал, да вот… Может, не столько он виноват, сколько спешка и все такое прочее. Да-с.

Пивоваров вышел из поликлиники. Промозглый ветер с Финского залива толкнул его в грудь, разметал полы шинели. Пивоваров поплотнее угнездил на своей голове шапку-ушанку, поднял воротник. Увидев выворачивающий из-за угла трамвай, заспешил на остановку, далеко выбрасывая вперед костыли. Острые шипы костылей с маху ударяли в наледь, покрывавшую проезжую часть улицы, разбрызгивая во все стороны крошки льда. Вагоновожатая, молоденькая курносая девчушка, обгоняя Пивоварова, наискось спешившего к остановке, помахала ему рукой, чтобы он не так торопился, что она подождет, но Пивоваров, не привыкший и не любящий затруднять кого бы то ни было своей немощью, продолжал все так же прыгать к остановке, выбрасывая далеко вперед то костыли, то ногу в стоптанном кирзовом сапоге.

Метрах в двадцати от остановки нога Пивоварова скользнула на отполированной наледи, его бросило вперед, костыли, выворачивая руки, поплыли назад, и Пивоваров тяжело рухнул на спину, ударившись о дорогу затылком.

К нему подбежали, подняли, поставили на ногу, затем и на костыли, кто-то нахлобучил на голову слетевшую при падении шапку, повели к трамваю.

Вагоновожатая, шмыгая красным простуженным носом, стоя рядом, объясняла столпившимся пассажирам, в основном женщинам, что она показывала инвалиду, чтобы он не торопился, а он не послушался — и вот… а она ни в чем не виновата.

Пивоварову помогли войти в вагон, сесть на ближайшее место. Потревоженная культя болела нестерпимо, заглушая даже боль в затылке, и Пивоваров сидел, крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, не в силах даже поблагодарить своих помощников.

— Вы куда едете, гражданин? — раздался над его головой бесстрастный голос.

Пивоваров открыл глаза и поднял голову. Над ним стоял молодой розовощекий милиционер и смотрел ясными любопытными глазами. Пивоваров вспомнил предупреждение доктора, почувствовал в груди пустоту, поспешно произнес, стараясь говорить как можно спокойнее:

— На работу, товарищ сержант. Я недалеко здесь, всего четыре остановки.

— Я в том смысле, что не надо ли вам в больницу, — тем же бесстрастным голосом пояснил розовощекий сержант, стараясь, видно, показать своей бесстрастностью, что он при исполнении и, следовательно, не имеет права на человеческие чувства. — Уж больно вы сильно головой ударились, вот я и подумал.

— Нет-нет, все нормально! Я только что из поликлиники… Протез обещают сделать, — добавил Пивоваров, испытывая презрение к себе за свой заискивающий тон.

На остановке сержант помог Пивоварову подняться, укрепиться на костылях, помог сойти, и весь вагон одобрительно наблюдал за их совместными действиями.

— Вы поосторожнее, гражданин, — посоветовал сержант, козырнул, вскочил на подножку, вскочил легко, словно мячик, как когда-то вскакивал и сам Пивоваров.

Блямкнул звонок, трамвай покатил дальше. Пивоваров вздохнул с облегчением, проводил трамвай взглядом, с умилением думая о том, что какой все-таки у нас добрый и отзывчивый народ, даже вот милиционер, и это несмотря на все ужасы, которые пережили люди во время войны. А может быть, как раз благодаря этим ужасам.

Артель инвалидов помещалась в церковной пристройке, а в самой церкви, с которой еще в начале тридцатых были свергнуты кресты вместе с луковицами-куполами, располагался артельный склад. Артель выпускала сапожные и платяные щетки, малярные кисти, ерши для мытья бутылок. Устроился в нее Пивоваров всего неделю назад, да и то исключительно потому, что директором артели оказался бывший боцман с одного из сторожевых кораблей, которыми до войны командовал капитан второго ранга Пивоваров.

До этого Пивоварова на постоянную работу нигде не брали, стоило лишь кадровику узнать, что он побывал в немецком плену. Напрямую Пивоварову об этом не говорили, но он и без слов понимал, в чем тут дело. Не помогли ему ни обращение в собес, ни в райком партии, и он уж начинал подумывать, а не уехать ли ему из Ленинграда куда-нибудь на юг, например, в Новороссийск, где он начинал службу еще лейтенантом. Подумывал он и о том, чтобы вернуться на родину, в деревню, что в пятидесяти километрах от Новгорода, но представил себе, что больше никогда не увидит моря, и понял, что жить сможет только возле него.

Но больше всего удерживало Пивоварова в Ленинграде еще окончательно не исчезнувшая надежда что-то узнать о своей пропавшей семье, а может быть, чем черт не шутит, и отыскать ее. Сколько таких счастливых случаев было на слуху, иногда совершенно невероятных, так почему бы не явиться такому случаю и самому Пивоварову. Только поэтому он поехал после госпиталя в Ленинград, только поэтому.

В ту пору — в конце сорок пятого — город еще был полупустым: многие померли во время блокады, эвакуированные на восток только начали возвращаться, кто-то прикипел к новым местам, по которым разбросала ленинградцев война, хотя таких было немного. Так что найти угол не составляло труда. Но не везло с работой. Не везло и с поисками семьи. Складывалось впечатление, что из всех, кто до войны служил на Балтфлоте, в живых остался только он один: куда ни пойдешь, везде новые люди, которые ничего не знают, не имеют никакого представления о недавнем прошлом и не желают его иметь. И только встреча с бывшим боцманом, встреча совершенно случайная, прояснила для Пивоварова многие обстоятельства трагического похода кораблей Балтфлота из Таллина в Ленинград.

Боцман уверял, что все семьи моряков, что квартировали в Лиепае, погрузили на теплоход, который благополучно добрался до Таллина, откуда все корабли — и транспорты, и боевые — пошли к Ленинграду под командованием адмирала Трибуца. Так вот, тот теплоход, что из Лиепаи, разбомбили одним из первых. И хотя боцман не встречался с семьей капитана второго ранга Пивоварова, но был совершенно уверен, что она эвакуировалась на том теплоходе.