Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Бывший капитан второго ранга Пивоваров не помнил бывшего боцмана с одного из подчиненных ему кораблей и даже лейтенанта Катенина помнил смутно: слишком недолго командовал он отрядом сторожевиков, чтобы упомнить всех; с офицерами — и то едва успел познакомиться. Зато Аким Сильвестрович помнил капитана второго ранга Пивоварова очень хорошо — уже хотя бы потому, что командир отряда один на весь отряд, а назначение Пивоварова пришлось на канун 1 Мая сорок первого года, то есть на праздник.

Боцман помнил, как новый командир объезжал свои корабли и поздравлял экипажи с праздником трудящихся всех стран, как вручал боцману Муханову именные часы и грамоту за отличную службу, достижения в освоении политической грамоты и воспитании краснофлотцев.

Если для капитана второго ранга Пивоварова это был лишь один из эпизодов его службы, причем, можно сказать, один из рутинных эпизодов, потому что награждал он от имени командования флотом людей, которых не видел до этого ни разу и даже никогда о большинстве из них не слыхивал, то для боцмана Муханова это награждение явилось событием, к тому же одним из последних светлых событий довоенной жизни.

Правда, те именные часы давно ржавеют на дне Балтики, и грамота куда-то запропастилась, но в боцманской памяти они остались навечно. Как и сам новый командир.

И вот этот бывший капитан второго ранга — не адмирал, конечно, но для боцмана фигура весьма и весьма значительная, сидит теперь перед ним, худющий, серый от малокровия, поблекший, но форс все еще держит: выбрит чисто, старенькая солдатская гимнастерка вид имеет опрятный, подворотничок аж светится от белизны, и — боцман готов дать руку на отсечение — под солдатской гимнастеркой обретается чистая морская тельняшка.

У самого Акима Сильвестровича бело-голубые полоски вызывающе рябят в расстегнутом вороте рубахи, а над ними кудрявится рыжеватый с сединой волос. Но такую вольность он позволяет себе только в своем кабинете, а когда выходит из него или, тем более, посещает по долгу службы всякие конторы и учреждения, ворот его рубахи застегнут наглухо, иногда его стягивает черный галстук в белый горошек — удавка, как его с презрением называет боцман, — потому что конторские почему-то очень не любят вида его тельняшки, а иные молодые дамочки так даже испуганно ойкают и делают круглые глаза, будто никогда не видали матросов. И это — в Питере. Впрочем, может быть, и не видели: коренных питерцев осталось мало, а вот приезжих — как у собаки блох.

Ну да черт с ними со всеми! Зато сейчас Аким Сильвестрович у себя, можно сказать, дома, перед ним сидит тоже бывший моряк, так что стесняться некого, и ворот его гражданской серой рубахи расстегнут не на одну, а на целых две пуговицы.

Муханов приподнял стакан над столом, еще раз хмуро глянул на Пивоварова своими удивительно голубыми глазами, кашлянул, произнес прокуренным и продутым солеными ветрами голосом:

— Ну, давайте, товарищ капитан второго ранга, выпьем за упокой всех душ… матросских и всяких других, — ткнул стаканом в стакан Пивоварова, раззявил щербатый рот, вылил в него водку, подергал вздувшимися щеками, проглотил, перевел дух и сунул в рот щепоть квашеной капусты.

— Да-да, за упокой, — тихо поддержал боцмана Пивоваров, но выпил свой стакан медленно, как пьют холодную воду.

Некоторое время молча заедали водку картошкой и капустой.

Лицо боцмана размягчилось и подобрело. И лицо Пивоварова тоже. Но еще резче на нем проявились усталость и печаль. Ел он аккуратно и неторопливо, будто был сыт и лишь не хотел обидеть гостеприимного хозяина. А между тем всего несколько дней назад поужинать выпадало ему крайне редко, часто весь день приходилось обходиться кипятком да ломтем хлеба с солью. И не он один так жил — многие.

Бывший боцман смотрел на бывшего кавторанга и дивился тому, как это жизнь так распорядилась, что он теперь как бы занимает место на капитанском мостике, а настоящий капитан выступает в роли обыкновенного матроса. Хотя боцман Муханов в своей жизни повидал всякого, привыкнуть к такой перетасовке он еще не успел, поэтому не мог обращаться к Пивоварову иначе, как с произнесением его длинного титула, который в ушах боцмана звучал божественной музыкой.

В семнадцатом году матросу Муханову, всего несколько месяцев назад как попавшему на флот из деревни, легче было смотреть на то, как с недоступных его пониманию царских офицеров и адмиралов срывают погоны, аксельбанты и кресты, чем сейчас смотреть на бывшего капитана второго ранга Пивоварова, вышедшего, как и сам боцман, из крестьянского сословия, разжалованного незадачливой судьбою.

Второй раз за последнюю неделю Муханов пьет с бывшим командиром водку и с трудом удерживает себя на своем, если разобраться, капитанском мостике. А вот сам кавторанг почему-то этого не замечает и чувствует себя на диване вполне удобно… если судить, конечно, по смиренному выражению его худого, изможденного лица.

Боцман знает историю Пивоварова, знает от него самого со слов и из заполненной им при оформлении на работу в артель анкеты. Однако это ничего в его отношении к Пивоварову не меняет: он слишком хорошо помнит молодого щеголеватого командира отряда, который на полубаке сторожевика вручал боцману часы и грамоту, он слишком хорошо понимает, что и сам бы мог оказаться на месте Пивоварова — не в смысле звания и должности, а в смысле плена и всего прочего. А еще Аким Сильвестрович не перестает удивляться, как это он сумел распознать в нынешнем Пивоварове того щеголеватого кавторанга: ведь видел-то он его вблизи всего один раз, и случилось это более семи лет назад. Вот уж чудо так чудо… если разобраться.

Встреча их произошла на Московском вокзале. Там, у выхода, меж колоннами, под навесом, но на пронизывающем ветру, сидел одноногий инвалид-чистильщик обуви в серой солдатской шинели. Аким же Сильвестрович возвращался в тот день из Москвы, куда ездил по делам своей артели. Пуговицы его черной морской шинели сияли золотым сиянием, башмаки блестели, надраенные суконкой в вагонном тамбуре. И вообще услугами чистильщиков он никогда не пользовался, считая это зазорным для настоящего моряка делом, потому что настоящий моряк должен за своей внешностью следить сам, и поэтому Аким Сильверстович наверняка прошел бы мимо, но мимолетный взгляд, брошенный им на инвалида, задержался на нем, и боцман остановился, дергая себя за прокуренный ус: человек этот, помимо того, что был инвалидом, решительно кого-то или что-то ему напоминал. Во всяком случае, привлек внимание, а коли так, то требуется разобраться, в чем тут дело.

Привычка эта у боцмана выработана годами именно боцманской службы: на корабле все должно идти по раз и навсегда установленному порядку, все должно находиться на своих местах и иметь соответствующий корабельному уставу вид, стало быть, не должно привлекать внимания ни самого боцмана, ни, тем более, стоящего над ним начальства, а если привлекает, значит, непорядок, значит, надо принимать меры.