Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Почти могильной плесенью и гнилью повеяло на Василия Силантьевича, когда он вылез из попутки на окраине и огляделся: за четыре года здесь не только ничего не изменилось к лучшему, но, наоборот, все пришло в окончательное запустение и разруху, будто через этот городишко прошли самые главные сражения войны, хотя немцев здесь даже близко не было, а бомбили поселок всего раза четыре, о чем и рассказал ему попутный шофер, еще почти мальчишка, для которого вся война вместилась в эти случайные бомбежки. Даже ордена и медали на собственной груди показались Василию Силантьевичу как бы неуместными в своем родном поселке, будто он в будний день нарядился в лучший костюм, когда все ходят во всякой рванине. Только поэтому он вышел на окраине и до своего дома добирался задами по-над сонной речкой Мологой, заросшей кувшинками и камышом, а по берегам — ольхой, ивняком, смородиной да крапивой.

Но вот миновали первые хмельные дни возвращения, и пошел Василий Силантьевич в райком партии, где когда-то вручали ему партийный билет. Люди там, как и почти везде на должностях, оказались новыми, незнакомыми, многие даже не из местных, а из местных — всё больше бабы, которых раньше почти не замечали и всерьез не принимали.

Вопреки ожиданиям встретили Василия Силантьевича в райкоме хорошо, можно сказать, душевно и предложили на выбор несколько должностей: директором МТС или льнопрядильной фабрики, председателем колхоза или, на крайний случай, заместителем председателя потребительской кооперации. Василий Силантьевич выбрал последнее, тем более что до войны имел непосредственное отношение к этой сфере.

Уже через полгода он стал председателем, вытеснив свою начальницу, бабу малограмотную и скандальную, давно всем надоевшую. На должности председателя Василий Силантьевич проявил настойчивость в выполнении последних решений партии по дальнейшему развитию кооперативного движения и обеспечению населения городов продовольствием и товарами местных промыслов. Вскоре его ввели в состав бюро райкома партии, а уже в конце сорок седьмого выбрали вторым секретарем.

Признаться, Василий Силантьевич такому повороту в своей карьере не обрадовался. Год назад — куда ни шло, а теперь… Он только-только нащупал связи, разнюхал всякие потайные ходы-выходы, купил себе кожаное пальто, покрыл дом черепицей — и на тебе: бросай все, пересаживайся в новое кресло.

Однако делать нечего — и Василий Силантьевич пересел. Так вот, только пересев в это кресло, увидел он, насколько выше расположено оно над землей, чем предыдущее. Здесь он имел все, что имел до этого, и практически — никакой ответственности. Стандартные протоколы, отчеты — на это много ума не требовалось, а станет ли от этого кому-нибудь лучше или хуже, не столь уж важно; важно, чтобы была запротоколирована реакция райкома партии на всякие уклонения в ту или иную сторону со стороны административно-хозяйственного аппарата, важно любому практическому шагу нижестоящих организаций дать соответствующую политическую оценку. Выполнили план — высокая политическая оценка, не выполнили — низкая. Варианты возможны, но в пределах определенных рамок, которые то сжимаются, то расширяются. Тонкость в том, чтобы постоянно чувствовать эти рамки собственной кожей и не вылезать из них ни на сантиметр.

Кожа у Василия Силантьевича оказалась настолько чувствительной, что ему не приходилось даже напрягаться, чтобы соответствовать своему новому положению. И не мудрено: до этого его самого всегда и во всем оценивали с политической же точки зрения, так что он и сам на себя с другой точки смотреть уже не мог. Теперь право оценивать других получил он сам. Право, между прочим, весьма удобное и даже приятное. Пусть оно распространяется только на район, пусть его, Моторина, тоже оценивают с этой точки зрения свыше, но однажды испробовав этого права на вкус и запах, Василий Силантьевич как бы заболел этим правом, и если за день не мог им попользоваться хотя бы единый раз, чувствовал неудовлетворенность и приходил в раздражение.

На новой должности Василий Силантьевич также проявил себя настойчивым и принципиальным работником, и вот буквально неделю назад его вызвали в обком партии, где за два года до этого он пытался получить хоть какую-нибудь партийную должностишку, и предложили пойти первым секретарем в район, расположенный на противоположном краю области. От него не скрыли, что район считается отстающим и что задача нового секретаря райкома — вывести район в передовые, потому что область, носящая имя всесоюзного старосты, хотя бы даже и покойного, отстающие районы иметь не должна. Василию Силантьевичу обещали поддержку и кое-какие дотации и лимиты, но подчеркнули, что оказываемое ему доверие он должен оправдать любой ценой.

Здесь же, в Калинине, на главпочтамте, куда Моторин зашел, чтобы позвонить жене, он неожиданно столкнулся с бывшим командиром 23-го отдельного стрелкового штурмового батальона Николаем Порфирьевичем Леваковым, то есть со своим бывшим командиром.

Поначалу Василий Силантьевич даже не узнал его: одет черте во что, худющий, небритый, смотрит волком. Разговорились, и оказалось, что Леваков в Калинине случайно, что вообще-то он направляется в Мурманск, где у него проживает сестра замужем за моряком и где он сам надеется остановиться и пустить корни.

Собственно говоря, Левакову было все равно, где жить и чем заниматься; сестра позвала — он собрался и поехал. Да вот незадача: на Ленинградском вокзале в Москве познакомился с отставным подполковником, распили с ним бутылку водки, потом посидели в ресторане, повспоминали войну, оказалось, что воевали на одном фронте и даже в одном и том же корпусе, так что, считай, родные братья, и подполковник на радостях предложил Левакову погостить у него на даче, что невдалеке от Калинина. Николай Порфирьевич так давно не видел по отношению к своей персоне человеческого участия и даже сострадания, что согласился не только с легкостью, но и с радостью, тем более что деньжата имелись и обузой новому приятелю он бы не стал.

Они вышли из электрички на каком-то темном полустанке, куда-то шли по лесу, потом удар по голове — и все: ни вещей, ни одежды, ни документов, ни денег. В милиции небольшого поселка, куда Леваков добрался к утру, ему наскребли кое-какую одежонку, сочувственно покивали головами: мол, не вы первый, не вы и последний, устроили в железнодорожный барак и дали временную работу… пока будут разбираться и искать преступника. И там, в этом поселке, Леваков уже почти месяц.

А вчера нашлись его документы — мальчишки принесли, и Николай Порфирьевич поехал в Калинин, чтобы дать сестре телеграмму, что задержался и все такое прочее. Не ехать же ему в Мурманск в этом рванье и без копейки денег. Вот подзаработает немного, приоденется… К тому же здесь его историю знают, относятся с пониманием, а там неизвестно, как еще встретят. Такие вот дела…