Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Пивоваров, похоже, не замечал этого выражения, увлеченный своей мыслью, но другие разошлись по своим местам, пожимая плечами.

— Нет, я не верю в бога, — ответил Пивоваров и вздохнул. — Отец у меня верил, дед был сельским дьячком, меня готовили к духовному поприщу, но судьба распорядилась по-своему.

— Как же это вы с таким-то прошлым — и капитан второго ранга? — Олесич уже вполне откровенно рассматривал Пивоварова, как какую-нибудь диковинку.

— Н-ну, не я один такой. Даже Сталин — и тот духовного звания. Дети своих родителей не выбирают.

— Тоже мне скажете: Сталин! — уже с чувством явного превосходства произнес Олесич.

И только после этих слов Пивоваров словно очнулся, внимательно посмотрел на Олесича, поскучнел лицом и, хлопнув ладонями по коленям, произнес, вставая:

— Ну вот и ладно. Главное, что вы сейчас в норме. А то очень уж вы нас напугали. — И пошел к буржуйке.

Его остановил Мирволин, поднявшись с нижних нар. Придвинувшись к Пивоварову вплотную, произнес шепотом, в котором сквозило отчаяние:

— У меня такое ощущение, кавторанг, что мы все еще в немецком концлагере. Вся эта сцена… Только там меня бы ночью придушили, а здесь… Вам не кажется?

— Завтра у нас бой, — тоже негромко ответил Пивоваров. — Лучше будет и для вас, и для всех, если мы пойдем в этот бой с надеждой на лучшее будущее.

Из темноты послышался насмешливый голос:

— Опять товарищи офицера’ философию разводют на пустом месте, рядовым спать не дают. Меньше б разводили, лучшее было бы.

— Уче-оные, — прозвучал другой голос. — В Первую мировую разводили и доразводились. И энти туды жеть. Хлебом не корми, а дай похвилософствовать.

Пивоваров будто споткнулся, услыхав эти слова, но, так ничего и не сказав, пошел между нарами к печке. Проходя мимо Федорова, остановился, потер лоб.

— Что-то я вам хотел сказать, Сергей Дмитриевич… — произнес он. — Ах, да! Может, споем напоследок?

Лейтенант Красников, завершив обход роты, не стал спускаться в землянку. Он присел на ступеньку, курил и слушал, как поют его солдаты. Дверь в землянку, полураскрытая, скрадывала отдельные голоса, лишь чистый тенор Федорова рвался наружу, бился о дверные косяки и стены, словно удерживаемый взаперти слитным хором голосов:

Жена найдет себе другого, –

— страдальчески выговаривал хор, а над ним, пронзая его, будто ласточка облака, метался звенящей тоской голос запевалы:

А ма-ать сыно-очка никогда-ааа…

Старший лейтенант Кривоносов запихивал свои бумаги в полевую сумку и недобро усмехался. Несколько минут назад он вернулся от комбата Левакова, которому доложил, будто имеет веские доказательства, что бывшего подполковника Дудника убили Пивоваров и Гаврилов, чтобы замести следы, поскольку Дудник был нацелен им, Кривоносовым, на выяснение умонастроений именно этих подозрительных личностей, имеющих большое влияние на остальных бывших офицеров. А раз так, то он, старший лейтенант Кривоносов, и командир батальона должны действовать согласно имеющихся инструкций — то есть немедленно арестовать Пивоварова и Гаврилова. Это тем более важно, что, судя по всему, готовится крупное наступление, и они не имеют права ставить его под угрозу провала в результате преступных действий указанных личностей.

Кривоносов выложил это Левакову скороговоркой, всем своим видом давая понять, что у них нет ни минуты времени на раздумья и волокиту, что надо действовать решительно и быстро, иначе могут возникнуть осложнения, которые трудно себе даже представить, и что отвечать за эти осложнения придется им двоим. При этом он сознавал слабость своих аргументов, но ему действительно не нравились Гаврилов с Пивоваровым, не нравилась их независимость и пренебрежительное к нему, Кривоносову, отношение, не нравился их непререкаемый авторитет среди остальных штрафников. Что касается Пивоварова, то он, являясь поповского роду-племени, как-то умудрился выскочить в кавторанги и выжить в немецком плену. И все время о чем-то шушукаются со всеми, ведут разговоры на всякие запретные, можно сказать, темы, и все вокруг да около — и это-то самое подозрительное, ибо ни один враг прямо о своих намерениях никогда не скажет. Так что, как ни верти, эта парочка совсем не те, за кого себя выдают.

А еще Кривоносову не нравилось, что командир второй роты лейтенант Красников смотрит на поведение своих подчиненных если и не с одобрением, то, во всяком случае, сквозь пальцы. Но более всего его беспокоило, что он за все время пребывания в батальоне так и не выявил ни одного затаившегося врага, в то время как в других батальонах их выявляли десятками.

Майор Леваков собирался в штаб дивизии, еще раз просматривая записи по обеспечению батальона боеприпасами, о наличном составе, о количестве больных и раненых и прочее, и прочее — все на тот случай, если начальство спросит. А когда начальство спрашивает, подчиненный должен отвечать без запинки на любые вопросы, не роясь при этом в своих бумажках. И сам Леваков терпеть этого не мог от своих подчиненных, за короткое время так вышколил офицеров батальона, что разбуди их среди ночи, они тут же ответят тебе, кто у них где и чем занимается, что имеется в наличии, а чего явная нехватка. Конечно, могут и приврать, не без этого, но в пределах допустимого.

Майор Леваков торопился, а тут еще этот Кривоносов со своей мурой. И ведь не пошлешь его к такой матери, потому что Левакову он фактически не подчиняется и может накапать на комбата своему начальству такое, что и не приснится. В то же время показывать Кривоносову, что он его боится, тоже нельзя: сядет на шею и будет погонять, потому что все эти особисты, гэбисты, смершевцы и прочая шушера — а Леваков повидал их немало, — народ дерьмовый, недерьмовыми же они быть просто не могут: работа у них дерьмовая, и чем человек глупее, тем больше в его голове возникает всяких фантазий. Кривоносов — не исключение. Но хитер, подлюга, и держать себя с ним надо соответственно.

— Какие такие веские доказательства? — проворчал Леваков, всем своим видом показывая, что ему чертовски некогда, и если он все-таки уделяет Кривоносову внимание, то исключительно потому, что понимает всю важность задачи, которая возложена на старшего лейтенанта во вверенном майору батальоне.

— Я не могу говорить об этом даже вам: не имею права, товарищ майор.

— А я не могу разрешить тебе их арестовать, потому что имею право знать, за что. Не забывай, что мне бумагу подписывать первому, а тебе — второму. Мне воевать надо, выполнять задание командования, у меня каждый человек на счету. Так что, как говорится, извини. Да и где ты, черт возьми, раньше был? Видишь — запарка? Выступать скоро.