Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Старший лейтенант Кривоносов позаглядывал еще в кое-какие двери, пока не наткнулся на какого-то полковника, и тот, — то ли потому, что ему нечего было делать, то ли из желания показать свою бдительность и власть, — вдруг остановился резко, будто налетев на стеклянную перегородку, и спросил, подозрительно разглядывая Кривоносова:

— А вы, старший лейтенант, откуда и что здесь делаете?

Кривоносов доложил по форме, показал документы, сказал, что ищет по особо важному делу майора Голика, но полковник перебил его:

— Сейчас для вас самое важное дело — быть там, где вам положено быть, а не бегать по штабам. Потрудитесь немедленно последовать за своим батальоном, иначе ваше пребывание здесь будет расценено как дезертирство. Если не хуже. — Вернул Кривоносову документы и скрылся за одной из дверей.

Кривоносов козырнул ему в спину, матюкнулся вполголоса и подумал, что этот полковник один из тех, кого в свое время не вывели на чистую воду. Все они при случае стараются вставить палки в колеса сотрудникам «Смерша», и на это почему-то начальство смотрит сквозь пальцы. Правда, он как-то разговорился с одним капитаном, — это когда их штурмовой батальон только что прибыл на фронт и Кривоносова вызывали в штаб корпуса для инструктажа. Так вот, тот капитан так и сказал, что ничего, мол, надо только дождаться конца войны, а там поглядим, что из себя представляют все эти герои.

Капитан почему-то особенно был зол на артиллеристов-дальнобойщиков, которые от передовой располагаются далеко, а гонору у них столько, будто каждый день ходят в штыковые атаки. На это старший лейтенант Кривоносов возразил капитану, что гонора много не только у дальнобойщиков, но и у других, даже у пехоты, а все потому, что верх везде взяли армейские, что они органы не ставят ни в грош.

— Ничего, ничего, — усмехался капитан недобро. — Это сейчас всех поразделили: НКВД, НКГБ, разведка, контрразведка, а придет время — снова всех соединят вместе, тогда уж они у нас попляшут, мы им все припомним, дай только срок. Помяни мое слово, старлей: Берия — это такой человек, который всех на ниточке держит. И того же Жукова, и Рокоссовского, который уже хлебал лагерной баланды, да, видать, не нахлебался. Они-то думают, что никаких ниточек нет, а ниточки есть. Пусть им сейчас награды, чины, звания. Пусть! Зато потом, когда все кончится, будет чего с них срывать. Ге-ро-о-ои! Ох и потешимся мы тогда, старлей! Ох и потешимся!

«И действительно, — думал Кривоносов, меся снег в сторону расположения батальона, — придет время и потешимся».

Он представил себе майора Левакова под ярким светом наведенной на него лампы. А он, старший лейтенант… нет, тогда он будет уже капитаном или даже майором… так вот, а он, майор Кривоносов, выкладывает бывшему майору Левакову полный счет. Тут и моральное разложение: пьянство, сожительство с подчиненной ему санинструктором, которая не столько выполняет свои прямые обязанности, сколько ублажает комбата; дальше: панибратство по отношению к подчиненным, в результате чего и в ротах создалась обстановка благодушия и вседозволенности; покрытие преступлений и преступников с целью фактического подрыва боеспособности Красной армии. И так далее, и тому подобное. Конечно, Леваков будет выкручиваться, говорить, что, например, Кривоносов и сам пил вместе с ним и к Урюпиной приставал, на что он, майор Кривоносов, ему ответит, что у него работа такая: для выяснения истины он готов не только пить с подрывными элементами и лапать их ППЖ, но и чего похлеще. Так что давайте не будем, гражданин Леваков.

От этих мыслей Кривоносову становилось легче, неизвестность, которая ждала его в батальоне, уже не пугала. Впереди у него вся ночь, он успеет связаться с майором Голиком и раскрутить это дело.

До расположения батальона Кривоносов дошел меньше чем за полчаса, но там уже никого не застал. Только ротные старшины со своими людьми заканчивали погрузку на повозки всякого барахла, которое солдат не может взять в свой вещмешок, но и бросить тоже не может, чтобы на новом месте не начинать все сначала.

— Давно ушли? — спросил Кривоносов у одного из старшин.

— Та, мабуть, з пивгодины буде. Но пишлы швыдко, дюже швыдко пишлы, товарищу старший лейтенант.

— Вы, когда имущество укладывали на повозки, ничего такого не заметили? Ничего такого недозволенного, — пояснил Кривоносов, давая понять своим вопросом, что он здесь не случайно, а по делу.

— Та ни-и! Якэ там недозволянне? Нэма ничого такого. Чи мы ни этого… не соображаемо? Усе мы соображаемо, товарищу старший лейтенант.

— Оружия трофейного или еще чего? — настаивал Кривоносов.

— Нэма, нэма, ничого нэмае.

— Смотрите мне! Узнаю — не поздоровится! — и Кривоносов зашагал в сторону передовой, подумав вдруг, что и правда, придет кому-нибудь в голову, что он отстал специально, чтобы быть подальше от линии фронта: ведь рапорты писать может не только он, но и другие. Тот же капитан Моторин, например… Тоже, между прочим, функции свои выполняет недостаточно активно, не ведет разъяснительной и воспитательной работы с личным составом.

Большущая оранжевая луна поднялась над лесом и равнодушно наблюдала за тем, как старший лейтенант Кривоносов месит сапогами грязный снег, сто раз перемешанный гусеницами танков и тягачей, копытами лошадей, солдатскими сапогами. Через дорогу наискось лежали густо-синие тени, в небе стоял ровный неумолчный гул, будто что-то висело там, зацепившись за звезды, и гудело, гудело недовольно, высматривая свои жертвы. С тех пор, как Кривоносов на передовой, он чуть ли не впервые слышит этот гул: небо разъяснилось, очистилось от облаков, того и гляди налетят немецкие самолеты и начнут кидать бомбы, а поблизости ни окопов, ни блиндажей.

Ничего так не боялся старший лейтенант Кривоносов, как немецких самолетов. Еще с тех пор, как он командовал ротой в заградотряде в Донских степях в сорок втором году, живет в нем этот страх перед небом. Лучше рукопашная в окопах, погони за преступниками или диверсантами, чем та беспомощность и беззащитность, которые испытываешь, когда на тебя сыплются сверху бомбы. От снарядов и мин можно спрятаться, переползая из воронки в воронку, ибо дважды в одну воронку снаряд, как правило, не попадает. А бомбы могут и дважды, и трижды.

Кривоносов шагал и оглядывался по сторонам.

Час назад здесь было такое движение, что не протолкаться, а сейчас лишь редкие повозки попадались навстречу или обгоняли Кривоносова с Пилипенко. На одну из таких повозок они в конце концов сели и с час примерно тряслись по избитой донельзя дороге. Вскоре стали видны осветительные ракеты, взлетающие над лесом, указывающие передовую, отчетливее доносились пулеметные очереди. Возница из артиллерийского обоза повернул в сторону, и Кривоносов вынужден был оставшийся путь проделывать пешком.