Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Дочитав письмо, Алексей Петрович некоторое время сидел с закрытыми глазами, представляя себе тот вечер у Толстого, вспоминая случайные с ним встречи и разговоры. Странный человек: думает одно, говорит другое, пишет третье — и все это в одно и то же время. Впрочем, и он, Алексей Задонов, недалеко ушел от своего тезки. «Все мы вышли из прошлого, и далеко не все порвали с ним окончательно. Взять хотя бы ту же Ахматову или Пастернака. Хотя, конечно, они стараются показать, что все как раз наоборот. Да только далеко не у всех это получается».

«А как у тебя самого? Получается? — спросил себя Алексей Петрович и задумался. А подумав, ответил честно: — Когда как. По обстоятельствам. Ну и ладно. И нечего морочить себе голову тем, что невозможно изменить. Во всяком случае, на войне я не лишний, и никто — даже я сам себе — не может бросить упрека, что я отсиживался в тылу. Даже во фронтовом. А таких хватает. Зато у детей моих все нормально, никаких сомнений, никаких сделок с совестью. Вот только почему-то нет у меня уверенности, что они будут счастливы… Или эта неуверенность тоже от моей раздвоенности? Может быть. Очень может быть».

Поначалу все шло нормально, как на учениях: прошли первую линию немецких окопов, за ней вторую. Стычки были короткие, в ход пускали в основном гранаты, чаще — противотанковые, которые, попав внутрь дота или блиндажа, разносили там все в пух и прах. Если же кто-то и оставался в живых, то долго еще будет приходить в себя, а к тому времени подоспеет и второй эшелон атакующих.

После разговора с полковником Матовым Красников чувствовал себя окрыленным. Его распирало сознание собственной ответственности чуть ли ни перед всем миром и даже какой-то особливости по сравнению с остальными офицерами батальона. Было жутковато-сладко от этого незнакомого ему до сих пор ощущения и в то же время неловко: всякое выделение из среды себе подобных претило его сознанию, и все его существо сопротивлялось этому. Быть таким, как все, — высший неписанный закон, которому Красников следовал с самого детства и который определял все его поступки в школе, в университете, в училище, в армии. Этот закон топорщился в нем и мешал Красникову в полной мере насладиться своими чувствами.

Оставшийся до атаки час, после того как полковник Матов отпустил его, Красников провел в каком-то полубреду. Он то бродил среди сосен неподалеку от землянок, где располагалась его рота, то присаживался на поваленный снарядом ствол дерева и, откинувшись спиной на упругую ветку, смотрел в темное небо, затянутое облаками, поглотившими звезды и луну. Спать не хотелось, он чувствовал себя бодрым и свежим. Еще в нем теплилась надежда, что Ольга найдет его здесь, и они оставшееся время проведут вместе — просто будут сидеть и молчать. Или, если она захочет, он будет рассказывать ей о Москве, об Одессе, о Черном море — обо всем, что он видел в своей жизни, а он, оказывается, видел так много, что этого бы хватило кому-то на всю жизнь, долгую и спокойную.

Но Урюпина не шла. И Красников снова и снова возвращался к разговору с командиром дивизии, однако в памяти его всплывали не столько слова, сколько ощущения от этих слов… и даже не от самих слов, а от того недосказанного, тайного, что стояло за этими словами. Он видел внимательный, изучающий взгляд полковника Матова, слышал доверительные интонации его голоса и отпускал на волю свою фантазию.

— Атака вашего батальона, — говорил полковник Матов, поглядывая то на Красникова, то на карту, — это что-то вроде попытки схватить в темной комнате за хвост спящего тигра, чтобы кто-то другой, ориентируясь на его рев, мог его застрелить. Должен признаться, что возможность остаться в живых у дергающего за хвост весьма небольшая.

«Ну что ж, — думал Красников, вспоминая доверительный голос полковника, — тигр так тигр. Я уже скоро четыре года только и делаю, что дергаю этого тигра за хвост — и ничего. Дерну еще раз». Красникову нравилось сравнение предстоящей атаки с дерганьем тигра за хвост, но в душе он почему-то полагал, что это совсем не так, что если там и тигр, то не такой уж и страшный, что и доказала уже проведенная им атака, а страшен он тем людям, кто в атаки не ходит, кому даже выйти из блиндажа и то кажется большим риском. Конечно, будут убитые и раненые, он сам тоже может погибнуть или быть ранен — ну так что ж? — на то она и война. И все-таки его не ранят и не убьют. Наоборот, Красникову чудилось что-то совершенно невероятное, что непременно случится с ним и переменит всю его жизнь. И хотя такое представление о предстоящем бое противоречило его боевому опыту, было так сладко отдаваться этим грезам в предутренней тишине, когда и сам не знаешь, сам ли ты думаешь об этом, или эти мысли навевает тебе сквозь дрему тихий убаюкивающий шум сосен.

Красников все-таки задремал, сидя на стволе дерева. В первый раз его разбудила недалекая стрельба в нашем тылу, одинокий взрыв гранаты. Лейтенант некоторое время вслушивался в наступившую тишину, потом задремал снова. Во второй раз его разбудил Федоров. Батальон уже строился перед выходом на исходные рубежи, бряцало оружие, раздавались тихие команды. А потом окопы, ожидание начала атаки, артподготовка, сигнальные ракеты и…

Метрах в ста впереди ухают снаряды и мины, и лейтенант Красников, поглядывая по сторонам, бежит равномерным бегом тренированного человека, выдерживая постоянную дистанцию между собой и разрывами, прыжками преодолевая места, где могут быть мины. На флангах, слева и справа, взлетают немецкие ракеты, все гуще пулеметная и автоматная трескотня. Над головой повизгивают пули, в горле першит от сгоревшей взрывчатки, слезятся глаза. Но это привычно, это не самое худшее.

Дым от разрывов стелется над самой землей, и различить, как движутся фланги его роты, почти невозможно. Остается лишь надеяться на то, что и командиры взводов, и сами бойцы знают свое дело и не подведут.

Если бы не темнота, нынешняя атака ничем бы не отличалась от позапозавчерашней. Но тогда была разведка боем, ее проводила рота, и ротой этой командовал он сам. Сегодня атакует весь батальон, но все роты как бы порознь, комбат остался на КП полка, связи практически никакой, сегодня они выполняют роль наконечника стрелы, выпущенной из лука, а наконечники стрел делают так, чтобы их нельзя было выдернуть из тела. Значит, сегодня у них назад пути нет. Только вперед.

Метрах в пяти справа бежит Федоров, слева — Камков. Еще дальше виднеется высокая фигура Пивоварова. Пивоваров бежит во весь рост и как-то удивительно прямо. Наверно, вот так же прямо он когда-то стоял на мостике корабля. От его высокой, негнущейся фигуры веет спокойствием и уверенностью: все будет хорошо, они дернут-таки тигра за хвост, и тигр не успеет их слопать.