Джордж Сондерс - Линкольн в бардо

Бежал скользко́м, как ветер.

К тому единственному месту, которое давало ему хоть самую малую надежду обрести убежище.

Радость, радость!

Чрезвычайно смелый ход!

Ублюдок! — устало прокричала женщина.

Мистер Воллман и я побежали скользко́м из белого каменного дома следом за преподобным.

За нами взорвалась низкая волна, словно передвигающаяся стена высотой до колена, состоявшая из того вещества, в котором в то мгновение обитались демонические существа (трава, земля, надгробье, статуя, скамья)…

Которая сейчас обогнала нас…

(Нас подняло, словно детей прибойной волной, а потом снова опустило.)

…подхватила преподобного.

Он же, ошарашенный и сбитый с толку светопреставлением, которое взбудоражило все вокруг него, спустился вниз по небольшому холму около сарая садовника.

Теперь впереди показалась часовня, и мы вдруг угадали его намерения.

Демонические существа разделились, так сказать, на две боевые единицы и быстро понеслись, обходя преподобного с двух сторон, а потом, совершив перекрестный маневр на уровне коленей, подсекли его.

Он, падая, чтобы защитить мальчика, инстинктивно перекатился на спину и самортизировал силу удара.

И они поймали его.

Поймали их.

Им нужен был мальчик, но вместе с мальчиком они схватили и преподобного.

Они неистовствовали и явно были не способны (или не заинтересованы) более проводить различие между преподобным и парнишкой.

Когда мы добежали до преподобного и мальчика, они уже были надежно привязаны друг к другу внутри быстро твердеющего нового панциря.

Из панциря доносились жуткие крики преподобного.

Они меня схватили! — кричал он. Даже меня! Я должен… должен быть отпущен! Господи милосердный! Разве не должен? Неужели я навеки останусь в таком положении…

Уходите, да, конечно, спасайтесь, дорогой друг! — прокричал я. Уходите!

Но я не хочу! — прокричал он в ответ. Я боюсь!

Его голос, придушенный, отрывистый, свидетельствовал о том, что панцирь уже покрыл его рот, а потом, казалось, проник даже в его мозг, отчего он начал бредить.

Этот дворец, кричал он в самом конце. Этот ужасный алмазный дворец!

Затем из панциря до нас донесся знакомый, но всегда леденящий кровь огнезвук, связанный с явлением взрыва световещества.

И преподобный ушел.

Уход преподобного привел к временному образованию пустоты внутри панциря…

Мистер Воллман пнул эту штуку со страшной силой, отчего она вогнулась внутрь.

Когда мы в ярости набросились на нее, раздирая и царапая ногтями, я чувствовал, что демонические существа смотрят на нас искоса изнутри, ошеломленные нашим неистовством, нашей воскресшей человеческой предрасположенностью к действиям, порожденным ненавистью. Мистер Бевинс погрузил внутрь руку по локоть. Я с другой стороны смог пробить панцирь длинной веткой, а потом нажал на нее коленями, а мистер Бевинс смог запустить в него обе руки полностью. Бевинс от усилия крякнул, начал тащить и вскоре, словно новорожденный жеребенок (такой же мокрый и встрепанный), парнишка выкарабкался наружу и с секунду мы могли ясно видеть внутри разломанного панциря отпечаток лица преподобного, которое, счастлив отметить, в эти последние мгновения не стало снова тем лицом, которое у нас столько времени ассоциировалось с ним (сильно испуганное, брови высоко подняты, рот открыт в идеальном «О» ужаса), скорее, его внешность теперь обрела выражение робкой надежды… словно он отправлялся в неизвестное место, довольный тем, что он, как бы то ни было, находясь здесь в этом месте, сделал все, что мог.

Мистер Воллман схватил мальчика и бросился прочь.

Демонические существа, вытекавшие из обломков панциря в землю, пустились в погоню.

Вскоре голени мистера Воллмана оказались оплетены, как кандалами, и он упал на колени, а демонические существа, снова превратившись в щупальца, принялись быстро подниматься по его ногам и туловищу, а потом поползли по рукам.

Я мигом подбежал, выхватил мальчика и бросился прочь.

Но не прошло и нескольких секунд, как догнали и меня.

Я вскочил, подбежал, выхватил мальчика у мистера Бевинса, ринулся к часовне и, прежде чем меня снова догнали, успел упасть лицом вперед сквозь северную боковую стену.

Я знаю это место, пробормотал парнишка.

Надеюсь, сказал я. Мы все его знаем.

Для многих из нас часовня служила нашими воротами, нашим местом высадки, последним местом, где к нам относились серьезно.

Земля вокруг часовни пришла в движение.

Даже здесь? — сказал я. У святейшего из мест?

Свято, несвято, нам все равно, сказал британец.

У нас тут работа, сказал вермонтец.

Мы обязаны, сказала женщина.

Заходи, выгони его, сказал британец.

Вы только напрасно тянете время.

Мы собираем силы, сказал британец.

Еще чуть-чуть — и мы будем внутри, сказала женщина.

И наша месть тоже, сказал вермонтец.

Выгони его оттуда, отрезал шепелявый.

Мистер Бевинс только чуть-чуть вошел внутрь сквозь стену, и тут же из темноты в передней части часовни донесся отчетливый мужской кашель, и мы поняли, что мы не одни.

На одном из стульев в переднем ряду сидел мистер Линкольн; вероятно, он сидел на этом самом месте во время службы днем ранее.

Том когда мы подошли к воротам, през-нт увидел часовню и сказал он думает что может зайти и посидеть немного в тихом месте если я не возражаю и признался мне ему кажется его мальчик все еще здесь с ним и он никак не может отделаться от этого чувства но возможно если посидеть несколько минут молча в этом месте молитв ему это поможет.

Отклонил мое предложение фонаря сказав что ему не понадобится потому что он прекрасно видит в темноте и всегда видел и прошел через это самое пространство только вчера заполненное многими сотнями которые стояли на лугу под дождем в черных плащах с открытыми зонтами и под звуки печального органа изнутри и я вернулся в сторожку где сейчас и нахожусь пишу это а во дворе несчастная маленькая лошадка стучит копытами по булыжнику мостовой словно близость хозяина заставляет ее исполнять на месте приготовительный танец к долгому пути домой

През-нт все еще еще в часовне.

Витражные окна пропускали мало света, но все же достаточно, чтобы внутрь пробивался тусклый лунный свет.