Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

— Как только наберем высоту, я предложу вам, парни, выпивку и закуски. Приятного полета!

Верный оруженосец Суханов недовольно ворчит: «Какая еще выпивка, какие закуски?» Ярошенко успокаивает: это традиционная американская шутка…

Лучше бы пилот и впрямь пошутил. Может, не было бы тогда того, что случилось часом позже. А случилось такое, что хочется забыть, но, увы, не забывается.

Бывают ситуации, когда презрение толпы менее трагично, нежели отвращение в глазах единственного свидетеля твоего позора. Прошло много лет, больше четверти века, но я до сих пор с содроганием вспоминаю ту ночь и не могу забыть глаза уже немолодой, но привлекательной женщины с большим букетом цветов в руках, что встречала нас на слабо освещенном поле аэродрома американского города Балтимор…

Стюарт, он же второй пилот, ставит на стол два больших подноса: на одном — ветчинно-колбасное ассорти, на другом — овощи.

— Что господа желают выпить?

Ельцин смотрит на стюарда, как учитель на двоечника, не ко времени и не по делу задавшего вопрос про каникулы:

— Мы что у Рокфеллера пили? Виски? Вот и продолжим висками. Градус нельзя понижать!

Стюарт приносит внушительных габаритов штоф «Джека Дэниэлса».

— Что я хочу сказать, — Ельцин берет стакан, наполненный ячменным снадобьем, — За то, чтобы наш визит был успешным и чтобы все цели были достигнуты!

От Нью-Йорка до Балтимора лету не боле часа, поэтому бутылка опорожняется без долгих пауз на тосты и разговоры. Последние граммы выпиваются уже при заходе на посадку. И в этот самый неподходящий для перемещений по салону момент у нашего VIP-пассажира возникает непреодолимое желание посетить туалет.

— Борис Николаевич, сядьте, пожалуйста, нельзя вставать.

— Мне надо!

— Мы сейчас приземлимся.

— Что вы мне, понимаешь, указываете?!

Но в самолете нет туалета. Он для коротких перелетов.

Шасси ударяются о посадочную полосу, включается реверс, и самолет, надрывно взревев, тормозит. В нашу сторону направляется довольно большая, человек десять, группа встречающих. Они подходят к самолету и выстраиваются полукругом в нескольких метрах от него. На полшага впереди всех улыбающаяся женщина с большим букетом в руках…

«Нет, молодца, что поборет винца!» — Алька внимательно, исподлобья, наблюдала за тем, как меняется лицо Льва Николаевича: он сразу понял, конечно, о чем идет речь, но читал все равно очень медленно:

…Первыми на поле спускаемся мы с Сухановым и Ярошенко, следом выходит Ельцин, за ним — переводчик и все остальные. То, что происходит далее, за гранью разумного…

Сойдя с трапа и оглядевшись, Ельцин вдруг резко разворачивается и шагает в сторону, противоположную от стоящих на поле американцев, куда-то за самолет. Встречающиеся переглядываются: что случилось? Кажется, я догадываюсь — что, и от этой догадки по спине бегут леденящую кожу мурашки: только не это! Вероятно, ему кажется, что в тени его не видно и стоящие на поле не разглядят, как он, пристроившись за шасси, справляет малую нужду. Но на нашу беду, не только видно, но даже слышно. К тому же его выдает ручеек, побежавший из-под самолета в сторону встречающих.

Мы в ужасе. Суханова, похоже, разбил паралич — он стоит у трапа с широко открытым ртом, не в силах пошевелиться. Ярошенко шепотом причитает: конец, это конец! Алференко отвернулся, чтоб не видели американцы, и в сердцах плюнул на землю. На лицах степенных янки выражение брезгливого ужаса. Немолодая, но весьма миловидная дама с букетом в руках выглядит так, словно ей на голову посадили отвратительно пахнущего лесного клопа.

А далее происходит еще более невероятное — Ельцин, на ходу застегивая ширинку, выходит из-за самолета и, протянув для приветствия руку, как ни в чем ни бывало направляется к встречающим. Уже ночь, но он почему-то произносит свое неизменное: «Хутен морхен!», чем окончательно добивает даму с цветами. Та издает какой-то хрип, который надо понимать как приветственное Welcome! и, уклонившись от рукопожатия, сует гостью ставший бессмысленным атрибутом букет цветов…

— Прочитали? Это правда?

— По-моему, да… — Лев Николаевич откинул газету в сторону.

— А как же его… избрали Президентом?

— Как?

— Как?

— Да вот… так…

Лев Николаевич молчал. Он знал, что Алька задает именно этот вопрос.

— Когда царь пьет… — начал он, — все молчат. Это закон. Если ближние молчат, народ не виноват. Народ просто ничего не знает.

— А вы втирали: КГБ все знает! — возразила Алька.

— Не втирал, а говорил… — поправил ее Лев Николаевич.

— Да насрать! Ельцин пьет, Ельцин блюет, а КГБ не видит? Ослеп, да? Малый этот… говорит, там вся Америка на уши встала…

— Какой еще малый?

— Тот, который на алкаша похож. Ельцин приехал! Не просыхает от счастья!

Лев Николаевич усмехнулся:

— Ты еще маленькая и не понимаешь, Алевтина, почему люди молчат. Запомни: в предателях не бывает недостатка. Это предательство, согласись: пить с Ельциным, чтобы давать потом интервью.

— А если Ельцин вот так всю страну пропьет?

— Похоже, уже пропил… а молчание, Алевтина, только началось. Дальше все тоже будут только молчать. С удвоенной энергией!

— Россию можно так быстро пропить? Или каждый сейчас просто хочет что-то урвать? И КГБ — тоже?

— Пойми, Алевтина… — начал Лев Николаевич, — люди видели в Ельцине не то, что в нем есть, а то, что они хотели увидеть в своем новом лидере. Мечта — богатство дурака… понимаешь? Как говорил Миша Бочаров, чуть-чуть было не ставший у нас премьером, люди пойдут за Ельциным, даже «если он нассыт у Лобного места…».

— Значит, Пугачиха, правильно поет. «Все могут короли…»

— Не короли, а кухарки! — объяснил Лев Николаевич. — Подожди еще: после Ельцина к власти в стране обязательно придут кухарки. Они будут так долго учиться управлять страной, что в конце концов просто ее погубят. Сейчас есть еще какой-то человеческий запас, но он быстро пойдет на убыль. Наша цель, Алевтина, не допустить катастрофы. Вот почему мы здесь, тратим время… друг на друга.

— Понимаю, — кивнула Алька, хотя она не понимала, как это можно: пропить всю Россию.

Нет, Алька была не согласна: Россию не пропьешь, дудки!

Через месяц ее действительно зачислили в «действующий резерв» внештатных сотрудников контрразведки и отправили на короткие курсы спецподготовки: для девочки началась новая жизнь, в чем-то главном, впрочем, очень похожая на старую…

За трибуну Борис Николаевич держался обеими руками. После ночной прогулки по Кремлю у Ельцина поднялось давление, ему быстро сделали укол, ибо «адельфан» давно уже не помогал, сосуды скачком пришли в норму, но сейчас от скачка была слабость, тело — какое-то ватное, непослушное, постоянно кружилась голова.