Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

— Я, Михаил Сергеевич, вот о чем думал недавно…

— Мы ж в кругу, говори…

— Горбачев ведь с Чернобыля начался.

— То есть?.. — протянул он.

— Доверие к Горбачеву.

— А, доверие…

— Доверие.

Горбачев оживился:

— Ты Андрея Мягкова знаешь? Актера?

— Кто не знает?.. — удивился Яковлев.

— Так вот, он художник хороший оказался. Картины рисует.

— Да? Не знал.

— И я не знал. А он, значит, нарисовал мой портрет и захотел мне его подарить. Времени нет совершенно, но Раиса Максимовна сбивает с толку: пусть приедет, подарит!

Я уступил.

— Привез?

— Погоди, подходим. Супруга у Андрея тоже актриса, я и не знал. Милая такая женщина.

Сдирает Мягков простынку. Театрально так, с выражением. Смотрю и аж присел: Христос рвет себе вены и мажет Горбачеву лоб. Кровью, представляешь?

— Ого!

— Я зеленею. Раздавлен вдребезги. Ей-богу: чуть не упал!

— Почему? — притворно изумился Яковлев.

— Зеленею, да. Хочешь сказать, говорю Андрею, Бог шельму метит? А?

Но здесь вмешалась Раиса и все объяснила. Осторожней, говорит! Ты, Михаил Сергеевич, не так понял. Это Бог тебя благословляет. На реформы. На перестройку.

Ая чуть было не дал отпор, представляешь? Раиса подстраховала. — Горбачев встал и вызвал секретаря.

— Водку принеси.

— «Московскую», — подсказал Яковлев.

— «Московскую», понял?

Горбачев вернулся за столик с закуской.

— А почему доверие и Чернобыль, — да потому, что не скрыли, это не «Маяк», где все засекретили. И не Байконур, когда Неделин погиб.

— Только саркофаг был не нужен, Саша, — вдруг тихо сказал Горбачев.

— Как не нужен? — не понял Яковлев.

— Совсем. Мы входили тогда в новое мышление, но до конца не вошли.

— Так там… люди погибли… — напомнил Яковлев.

— Солдаты. Много солдат.

Горбачев задумчиво копался в салате, а Александр Николаевич вдруг отложил вилку в сторону:

— Не пойму что-то. Если саркофаг не нужен, зачем тогда его строить?

Горбачев молчал. Он пожалел вдруг, что начал этот разговор. Были такие тайны, с которыми нельзя расставаться.

— Солдатиков я и сам видел, — говорил Яковлев. — Идут, дети, строем, песню поют, в гимнастерках, с лопатами… по два, по три часа были возле реактора… «Помрут же, — говорю маршалам, — хоть бы спецзащиту какую выдали…» А Соколов и его адъютанты не понимают, что я от них хочу: «Они ж солдаты…»

— Солдат не жалели, — кивнул Горбачев. — Зато мы не нагнетали. Я сказал: 50 миллионов кюри. Зачем нагнетать?

И выступил не сразу. Потому что было там от 8 до 9 миллиардов. Так Легасов сказал. Все топливо вдребезги, пустой реактор. Ну, может, 3–4%. Велихов, поскребыш, хитрил и дергался. А Легасов сразу сказал: это мировая катастрофа. Взрыв был термоядерный, до стратосферы.

— И солдаты…

— Погибли, хочешь сказать? Да, погибли. А саркофаг — чтоб успокоить. Представляешь, мы бы сказали: 8–9 миллиардов? Да против нас бы танки ввели. Схлопотали из-за Горбачева конец человечества…

А на хрена мне такая слава?

Я, конечно, — помедлил Горбачев, — не освобождаю себя… от ответственности. А кто-нибудь знает, что пережил тогда Горбачев? Как тяжело было?

Парни из «Курчатова» там, в реакторе, просверлили дырочку, Саша. Крошечная такая дырочка, — Горбачев скрутил «дырочку» из пальцев и показал ее Яковлеву. — Чечеров был у них. Константин, по-моему… Он внес. Предложил. И просверлили. А реактор пуст. Но я, Саша, человек, который способен улавливать все движения в обществе и не только улавливать, а нормально их воспринимать. И сейчас я тоже не могу не реагировать на движение вспять, тем более — трех таких республик… — Горбачев опять вдруг завелся, но на его пульте с телефонами в этот момент пискнула кнопка приемной. — А что ж нам водку-то не несут?..

— Может, забыли?

— Я им дам «забыли», — пригрозил Горбачев, но в этот момент на пульте с телефонами пискнула красная кнопка.

— Что? — вздрогнул он.

— На городском — Шушкевич, Михаил Сергеевич.

— Шушкевич?

— Так точно, — докладывал секретарь. — На городском.

Горбачев редко пользовался городскими телефонами.

— Погоди, а как его включать-то?

— Шестая кнопка справа, Михаил Сергеевич.

Шел третий час ночи.

— Вот так, Саша…

— Да…

— Звонит…

— Звонит.

— А зачем?

— Почем я знаю?.. — вздохнул Яковлев.

— Сказать что-то хочет…

— Наверное…

— Может… не брать? Три часа, все-таки…

— Засранцы, конечно… — Яковлев зевнул. — Сами не спят и нам не дают.

— Не брать?..

— Да возьмите, чего уж там… Хотят объясниться — пусть объяснятся.

Горбачев снял трубку:

— Шушкевич? Здорово, е… твою мать! Тебя, я слышал, поздравить можно? Новые полномочия схватил?., на пьедестал поднялся? Вот беда-то, а? Ты слышал, Шушкевич, что в Киеве, когда был XXII съезд, ночью сняли с постамента Сталина. Вместо него поставили Тараса Шевченко. Так кто-то зубилом рано поутру высек: «Ой вы, хлопцы, хлопцы, шо ж вы наробили? На грузинску сраку менэ посадили!»

Ну, как вирши?..

Не слушая Президента Советского Союза, Шушкевич стал что-то быстро говорить в трубку.

— А вы там, в лесах, думали, как это все воспримет международная общественность?

Шушкевич что-то насмешливо объяснял.

— То есть? — оторопел Горбачев. — А это… как понять?! Выходит, Бушу вы доложились раньше, чем Президенту собственной страны?

Шушкевич вдруг буркнул что-то резкое, и разговор оборвался.

— Они говорят, Буш их… благословил… — медленно произнес Горбачев и с размаху швырнул трубку на стол. — Пока я говорил с этим… типом, Ельцин дозвонился до Буша.

Вдруг стало заметно, как он устал.

— Вот так, Саша… Вот так…

«Сгорает человек, — подумал Яковлев. — Все, с этой минуты он — бродячий царь…»

Через несколько минут позвонил Назарбаев: руководители союзных республик — все, как один, — отказались поддерживать Горбачева. Утром, ближе к десяти, пришел Собчак: похожую позицию занял Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

— Милые бранятся — только тешатся, — заявил Патриарх…

Александр Николаевич Яковлев попросил связать его с Ельциным, рассказал, что он провел с Горбачевым весь вечер и что как политик Горбачев отныне не существует.

Смешно, наверное, но разговаривать с Раисой Максимовной о делах он мог только по ночам. Днем некогда, да и тогда, в декабре 91-го, Раиса Максимовна не выходила из больничной палаты. Врачи отпускали Раису Максимовну только на субботу и воскресенье, да и то не всегда. Рука плохо двигалась, зрение вернулось без боковых полей, справа и слева от центра — сплошная белая пелена.

Полумертвая рука все время напоминала ей о смерти.

Она постоянно задавала себе один и тот же вопрос: что будет, если будет война, хватит ли у Михаила Сергеевича сил, ума и мужества, кто, черт возьми, его команда, кто останется с ним до конца?