Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

С секретарями Президент СССР всегда был самим собой — резким и твердым.

— В темпе вальса, ясно? Кто пришел?.. Я не вызывал!

Секретарь доложил, что в приемной — Анатолий Александрович Собчак.

— Ладно, пусть входит…

«Несчастный, — подумал Яковлев. — Для кого он сейчас живет?..»

Мэр Ленинграда Анатолий Александрович Собчак знал, что совсем недавно Горбачев рассматривал его как одного из кандидатов в премьер-министры страны.

— Какие люди, а?.. — воскликнул Собчак, пожимая Горбачеву руку. — Здравствуйте, Михаил Сергеевич! А с Александром Николаевичем мы сегодня виделись… добрый день, Александр Николаевич!

— Ну что, Толя, — прищурился Горбачев. — Какие указания?!

— Прямое президентское правление, Михаил Сергеевич, что еще… — Собчак говорил простым, глуховатым тенором. — Радио сообщит о Беловежье не раньше пяти тридцати утра. Значит, в пять часов, на опережение, Президент СССР обращается к нации. Указ о введении в стране чрезвычайного положения. И — немедленно, сразу, распустить съезд, Верховный Совет, Верховные Советы всех республик и автономий.

Прямое президентское правление. Только так!

Горбачев был похож на злую птицу: он замер и внимательно слушал Анатолия Александровича.

— Три алкаша встретились где-то в лесу и убили СССР, — горячился Собчак. — Это что такое, Михаил Сергеевич? Если нет Верховного Совета, беловежский сговор — всего лишь бумага. Указ Президента должен быть со вчерашней датой. А уж потом, в потоке других новостей надо сообщить гражданам, что незнамо где, на опушке леса, трое из двенадцати руководителей советских республик решили, по пьяни, уничтожить Советский Союз. Вот же он, настоящий ГКЧП! Сейчас все трое доставлены в местный медвытрезвитель, все обстоятельства пьянки, главное — количество вывыпитого, уточняются…

Казалось, что Собчак всегда искренен, говорит сердцем.

— Слушай, слушай, — Горбачев кивнул Яковлеву на Собчака. — Это Саша, тот Толя, который… помнишь?., когда меня уродовали Ельцин и Сахаров, бился вместе с ними на полную катушку…

— Жизнь не так проста, как кажется! — воскликнул Собчак. — Она еще проще, Михаил Сергеевич! Кто-то мне говорил, Александр Николаевич, это ваша любимая поговорка, верно?..

— Так я, небось, и говорил, — усмехнулся Яковлев.

— Сейчас я в своем кругу, Михаил Сергеевич, — спокойно продолжал Собчак. — Жесткие меры. Очень жесткие! Китайская жестокость.

Пока Верховные Советы России, Украины и Белоруссии не утвердили беловежский сговор, вы — Президент. Утвердят — вы никто! Но сейчас вы Президент. Так распустить эти Верховные Советы. Пока не поздно! Патрули на улицы. Ваше слово, товарищ маузер! До пяти утра вы — Президент!

— Китайская жестокость для меня неприемлема, Толя, — твердо сказал Горбачев. — Ты садись, чего стоять-то? Слишком поздно, Толя, мы стали реформировать Союз. Одни, ты помнишь, хотели союз государств, большинство республик — союзное государство с элементами конфедерации, — так?

— Так, Михаил Сергеевич.

— И депутаты меня поддержали, — вскочил Горбачев. — А Ельцин? Скинул наушники и в ярости лупил ими по столу! Вот и докатились, я итожу, до Белокожского леса!

Собчак собрался что-то возразить, но секретарь доложил: Назарбаев.

— Нурсултан, — Горбачев кинулся к телефонам, — слушай меня! Звони в республики, поднимай руководство! К утру должно быть их коллективное осуждение. С кем говорил? А… сучий потрох, понятно! Что?.. Ниязов? Они там что? Все с ума посходили?.. Погоди, Нурсултан, не до шуток. На хрена ему свой самолет? А? Он, сука, на верблюдах у меня в Москву ездить будет. Намного безопаснее, я хочу заметить… А еще лучше — на персональном самолете улетит сразу в Бутырку. И будет там… с другими пилотами: в одной клетке Лукьянова повезем, Форос, ты знаешь, под него натворили, в другую клетку остальной зверинец закинем: я им, бл, такие смехуечки устрою, мало не покажется — обещаю! Забыли, кто их людьми сделал? А как, Нурсултан, жить на наших просторах, где 225 языков, с неясной миссией?.. Нет, так нельзя. Но они же усекли меня, сволочи, за спину зашли, только у меня спина, как грудь, и сейчас, когда СССР на карте, меня все поддержат. Там, где осколки, там всегда больно ходить, надо только, чтоб люди в себя пришли…

«Никогда без тюрем Россия сама с собой не разберется… — вдруг подумал Яковлев. — Никогда…»

— Давай, Нурсултан! Заявление — и к четырем утра!

«Что мы от него хотим? — задумался Собчак. — Просто мужчина в пятьдесят пять лет, вот и все».

Горбачев бросил трубку.

— А ты, Толя, попов поднимай, — повернулся он к Собчаку. — И поднимай Патриарха! Пусть даст по полной программе! Заявление Патриарха должно быть сразу после моего!

— А если не даст, Михаил Сергеевич?

— Кто?

— Патриарх.

— Да куда он денется, Господи! Рычаги есть, тем более на них…

«Подарили Ельцину Россию… — понял Яковлев. — Странная черта у Михаила Сергеевича: всех меряет по себе…»

Собчак кивнул и вышел, не попрощавшись.

— Ты ужинал, Саша? — Горбачев был как в лихорадке, его трясло мелкой дрожью. Если бы не Яковлев, сидевший напротив него, он бы просто напился сейчас, причем до чертиков, но Яковлев затем и нужен, чтобы Президент СССР не оставался один.

— Ты ужинал? — переспросил он.

— А я на ночь не ем, — откликнулся Яковлев. — Так, если только творожку… по-стариковски.

— Погоди, распоряжусь.

— Вам бы выспаться, Михаил Сергеевич…

— Нет, нет, Саша, не уходи…

В комнате отдыха был накрыт стол: холодный ростбиф, сыр, баклажаны и несколько перезревших бананов.

— Да… негусто… — протянул Яковлев. — Негусто…

— Супчик тоже будет, — покраснел Горбачев. — Я заказывал.

В Кремле было холодно. Погода озверела — ветер бился, налетал на окна, покачивая, даже через стекло, тяжелые гардины.

Горбачев удобно устроился в кресле:

— Я, Саша, пацаном был — все на звезды смотрел. Таскаю ведра на ферму… а на речке уже ледок… водичку зачерпну, плесну в корыто, а сам все мечтаю, мечтаю…

— Вы што ж это… холодной водой скотину поили? — насторожился Яковлев.

— Нет, я подогревал, что ты!

— А, тогда хорошо…

— Я вообще-то везунчик, Саша. Мне всего три годика было, а в церкви уже свечки за меня ставили… Золотуха, что ли? Или свинка?

Горло разнесло. Дышать нечем. Спасся тем, что мне бабка целую бадью меда скормила.

Потом — оккупация. У нас же немцы стояли. Запросто могли укокошить…

Яковлев ревновал к Горбачеву, к его славе («Я пишу, Горбачев озвучивает», — поговаривал он в кругу близких). Но еще больше, чем Яковлев, к Горбачеву ревновал Шеварднадзе: там, в Форосе, и (с новой силой) сейчас, в эти декабрьские дни, выяснилось, что у Горбачева нет своей команды. Единомышленники есть, а вот команды — нет; Горбачев — самый одинокий и теперь никому не нужный человек в Кремле.