Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Шеварднадзе мечтал возглавить Организацию Объединенных Наций. Перес де Куэльяр уходил в отставку, по МИДу ползли слухи, что Шеварднадзе вот-вот сменит Примаков.

Свой уход Шеварднадзе сыграл по-восточному тонко: вышел на трибуну Съезда народных депутатов и заявил, потрясая кулаками, что в Советском Союзе «наступает диктатура».

Не называя фамилий.

Он редко называл фамилии. На всякий случай.

Генеральным секретарем ООН был избран Бутрос Гали, а Эдуард Амвросиевич, проклиная собственное верхоглядство, перебрался в небольшой особнячок у Курского вокзала, где была создана странная (и никому не нужная) «международная ассоциация».

Говоря о «диктатуре», Шеварднадзе имел в виду Горбачева, его планы создать «чрезвычайный комитет для чрезвычайных ситуаций», о чем Шеварднадзе знал от Крючкова. Но он же так не сказал! А тут Форос. И Шеварднадзе вроде бы оказался прав: он же не называл фамилий! Уступая просьбам американцев, Горбачев вернул Шеварднадзе в МИД: в «международной ассоциации» у Эдуарда Амвросиевича не было даже «вертушки»…

— Ельцин, Ельцин!.. — Горбачев полуоблокотился на спинку стула. — Врет, Саша, напропалую!

Яковлев вздохнул:

— С цыганами, Михаил Сергеевич, надо говорить по-цыгански.

— Да какой он цыган… — махнул рукой Горбачев. — Дурак он, а не цыган. Умный был бы, так в Москве бы учился, в МГУ А он заранее знал, что провалится. Все время риски снижал. Всю жизнь. Другой вуз выбрал, скромнее, где нет конкурса… Самое главное для него — не провалиться. В скромном вузе — не самый популярный факультет. На нем — самая тихая, непривлекательная специальность. Потом — тихая, непривлекательная жена. Ее можно поставить рядом с Раисой?

…Ух ты, какой удар! Порыв ветра был настолько мощный, словно бомба разорвалась. Господи, откуда в Москве такие ветры?

— Я, знаешь, Саша, все понять хочу, — разоткровенничался Горбачев. — Все орали: свободу, свободу! — Дали свободу. А свобода в благодарность все время гадит. Сейчас уже — под себя. Где тут политический плюрализм? — завелся Горбачев. — А? Где общие интересы, если все идет под откос?

Свобода — это же свобода! Откуда такой эгоизм?

Яковлев лукаво посмотрел на Горбачева:

— В двадцать каком-то году, Михаил Сергеевич, барон Врангель… в Париже… говорил своей молоденькой любовнице, Изабелле Юрьевой: «Деточка, не возвращайся в Москву! Россия — это такая страна, где завтрашний день всегда хуже, чем вчерашний…»

— Нет, ты мне все-таки объясни… — Горбачев аккуратно снял с себя пиджак и повесил его на спинку кресла. — Я кому сделал плохо? Дал свободу. Дал? Не сразу, но все-таки. И еще как дал! — Значит, имеем позитивный результат. Сейчас вон идут сигналы со стороны прибалтийских республик, что они погуляли на свободе-то, поцеловались с Америкой, да чуть не отравились и теперь ищут любые формы сотрудничества с Горбачевым.

— Быстро что-то… — усмехнулся Яковлев, но спорить с Горбачевым не стал.

— Ведь идти надо только вглубь. А куда еще? Зачем нам столько танков? В мирное время, в 85-м году, СССР производит танков в два раза больше, чем Сталин! А каждый танк — полмиллиона долларов. Ракеты стратегические… по три миллиона штука. Или больше? 106 миллиардов на оборонку. Зачем? А Рыжков уперся: нельзя, говорит, расходы сокращать, мы в броне должны быть, как Александр Невский, с ног до головы, только тогда и побьем этих рыцарей…

Уперлись и не дали.

— Ну а как ему ссориться…

— С оборонщиками? Конечно! Они ж в одном кругу. Бакланов, Саша, еще в декабре 90-го собрался, с кругом, отправить Горбачева в отставку и заменить меня Рыжковым. Прямо на съезде.

— Я не знаю…

— А Рыжков перетрусил и инфаркт получил.

— Ага, подвел, — зевнул Яковлев.

— Так он сейчас тоже демократ и очень хочет в Президенты. Хороший человек. При любой власти сохранится.

Хоть кем-нибудь, но сохранится.

Яковлев молча кивал головой: все, о чем говорил Горбачев, он сам говорил когда-то Горбачеву, но Михаил Сергеевич чужое часто выдавал за свое; просвещался он исключительно на ходу, быстро забывая тех, кто его просвещал.

— И откуда тогда Ельцин? Это же народный гнев.

— Э… э… — не согласился Яковлев. — Ельцин — это народная гримаса, уж извините меня! У Сталина вообще не было плохих руководителей, они у Сталина не задерживались, там система жестко контролировала систему! Ay нас, Михаил Сергеевич, если в 17.01 пройтись по кабинетам Старой площади, так это пейзаж после нейтронной бомбы! Двери настежь, в приемных — ни души, даже секретарей, в пепельницах окурки дымятся, их даже потушить не успели, так и бросили…

— Нет, а что же я сделал плохого? — не унимался Горбачев; он мог говорить сейчас только о своем.

— Что? — сощурился Яковлев. — Я отвечу, Михаил Сергеевич! В России народ уважает только тех правителей, которые его совершенно не уважают. Генетически чувствуют: сюсюкаться с таким народом нельзя. Он сопьется. А мы хотели… и вы, и я… чтобы у нас был другой народ.

— Ну!

— А другого народа у нас нет. Плохо мы сделали самое главное — перестройку. Ни плана, ни цели, что делаем — никто не знал. В итоге не перестроились, а развалились. Россия вообще не перестраивается, кстати, потому как перестроить наш народ невозможно, он обновляется, но не перестраивается…

Горбачев вроде бы слушал его, но — не слышал; говорить сейчас он мог только о своем.

— Нет, ты… представь, Саша. В Америке три губернатора встретились… где-нибудь на Аляске, в снегах. Выпили водки, застрелили местного зубра по блудодейству и решили, что утром их штаты выходят из Штатов, потому как власти у каждого из них будет больше, а работы — меньше, они ж ее, работу, на троих поделили…

— Беловежье — это второй Чернобыль, — заметил Яковлев, принимаясь за ростбиф. — Никто не знает, что страшнее…

— Страшнее Чернобыль, — махнул рукой Горбачев, — там все было отрывочно и нелепо! Главный инженер… Дятлов, я даже фамилию, кстати, запомнил, был связан то ли с ГРУ, то ли с Комитетом, хотя какая, хрен, разница? А умник какой-то, генерал (кто — не знаю, не докопались), отдает приказ: снять дополнительную энергию. Логика такая… — Горбачев взял в руки стакан сока. — Если завтра война, заводы, разумеется, мы эвакуируем. А как быть с реактором? Он что, врагам достанется? Вместе с электричеством? Взорвать его невозможно. Значит, что? Будем врагов снабжать советской, бл, электроэнергией?

Уперлись в вопрос. Специалисты считают: реактор можно заглушить, но в запасе должно быть сорок секунд, не меньше, чтобы запустился дизель-генератор. Рубашка реактора будет охлаждаться, и — процесс пошел. Где их найти, эти секунды? Вот Дятлов… по рекомендации Комитета, как я понимаю, упражнялся. По ночам. Сука, — почему у них все по ночам? А пока маневрировали — упустили запас стержней. Ну, и полыхнуло!