Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

— С «Блэк Джека» все началось… — развел руками Шапошников. — Самолет, который до космоса достает, чудо-самолет, а сократили…

— По «Блэк Джеку» нужен отдельный разговор… нужен разговор, — кивнул Горбачев. — Ты, Евгений, потом все поймешь.

— «Оку» убили. Самая перспективная ракета. Боевая.

— Я потом тебе все поясню… — бубнил Горбачев.

— Ну а перспектива ясная, Михаил Сергеевич. Надо нам Союз спасать, это главное, — вздохнул Шапошников.

— Как?

— Честно?

— Разумеется.

— Понятия не имею, Михаил Сергеевич, — признался Шапошников. — Нет способа. Точнее — не наше это дело, — поправился министр обороны. — Советовать Верховному главнокомандующему.

— Способ есть, — вдруг сказал Горбачев.

В приемной Бурбулиса — страшная, пугающая тишина. Окна хмурились, но холодный, грязно-серый свет все-таки пробивался через большие, давно не чищенные гардины.

Когда-то они были белыми, эти гардины. А сейчас — все в пыли, к окнам поэтому никто близко не подходит, можно испачкаться.

— Жора… Жорочка, слышишь? Люстру зажги. — Ирочка, секретарь Бурбулиса, любовалась своими ногтями. — Ж-жор — ра! Гражданин Недошивин! Помогите девушке как мужчина!

Недошивин встал и включил свет.

— Жорик, правду говорят, что ты еврей?

— Да счас! Я ж из Рязани.

— Вот и верь людям… — вздохнула Ирочка. — А что, в Рязани евреев нет? Куда делись?

Алешка любовался люстрой. Вот он, «сталинский ампир»: люстра была огромной, из настоящей бронзы, и очень красивой.

В Кремле все напоминало о Сталине. Сама атмосфера, сам воздух этих бесконечных кабинетов, приемных и коридоров были ужасно тоскливы. «Тяжело здесь Ельцину, — подумал Алешка. — Или в душе каждый настоящий коммунист все равно ученик Усатого, а?»

Расхаживая, если звали, по коридорам Кремля, Алешка всегда чувствовал себя дурак дураком. Коридоры Кремля, их душное величие, напоминают старый, облезлый трюм корабля. Людей много, но коридоры здесь всегда пустые, всегда какие-то очень длинные, — трудно представить, например, чтобы кто-то из тех, кто здесь работает, стоял бы где-нибудь у лифта и громко разговаривал, смеялся.

Здесь повсюду, даже в столовой, могильная тишина. Люди, особенно средний аппарат, все какие-то неприятные и похожи на мертвецов. Плохая аура. Борис Николаевич Пономарев, секретарь ЦК, один из ведущих идеологов партии, очень радовался, когда ему выделили просторный кабинет генерала Власика, начальника охраны великого вождя.

Пономарев поинтересовался, кто сидел здесь до Власика и после Власика. Радости поубавилось: в каждом кабинете — или расстрельный, или замученный. — Но когда двери высоких кабинетов все-таки открывались и высокое руководство, предлагая Алешке чай или кофе, удобно устраивалось для разговора-интервью, Алешка тут же делался развязным и начинал хамить — от страха.

Высокое руководство зажималось, принимая его хамство за настоящую журналистику.

Хорошо быть интервьюером, глупым людям всегда легче спрашивать, чем умным отвечать! Всегда есть время осмотреться по сторонам, прийти в себя, настроиться на серьезный лад…

Алешка чувствовал себя участником огромной исторической битвы за действительное обновление России, может быть — и всего человечества; стать участником этого процесса (каждое крупное интервью кого-то из руководителей страны — это всегда событие, с резонансом), Алешке безумно нравилось.

Сейчас он нервничал: уже час дня, встреча еще не начиналась, а в два тридцать у Алешки интервью с Руцким.

Опоздания не прощались.

Недошивин тоже ерзал на стуле:

— Геннадий Эдуардович вот-вот освободится… Прямо через минуточку. Вот-вот. Крайне занят… ну, что поделаешь? Хотите, господин Арзамасцев, кофейку…

— Спасибо… — Алешка важничал. — Кофе-то я не очень.

— Мутное не пьете, — Недошивин разулыбался. — Как это правильно, Алексей Андреевич! В Театре сатиры, если знаете, был такой артист — Тусузов. Он жил почти сто лет и никогда, даже летом, не уезжал из Москвы. «Знаете, — спрашивал, — почему я до сих пор не умер? Во-первых, ни разу в жизни не обедал дома. Во-вторых, не пил ничего мутного…»

Недошивин засмеялся.

— А молоко? — поинтересовался Алешка.

— Молоко?.. — Недошивин полез в карман за сигаретами. — Оно вроде не мутное, молоко. Оно белое.

— Белое, да… — Алешка кивнул головой.

— Говорят, желудок после сорока молоко не усваивает, — вдохнула Ирочка.

— А сыр? — заинтересовался Алешка.

— Там, где молоко, там и сыр. Уриновая кислота. А это к подагре!

— Сколько же болезней на свете… — протянул Недошивин.

— Ой, Жорик, не говори! Три тысячи, говорят. Три тысячи болезней. На каждого человека.

На столике с телефонами пискнула наконец красная кнопка. Алешка что-то хотел сказать, но Недошивин вскочил:

— Геннадий Эдуардович приглашает! Вот и дождались, слава богу!

Алешка встал. Недошивин любовно сдунул с его свитера белую нитку, взял Алешку за плечи и легонько подтолкнул к дверям:

— Ни пуха ни пера, Алексей Андреевич!

«Я че… на подвиг, что ли, иду?» — удивился Алешка. Он медленно, словно это была мина с часами, повернул ручку и легонько толкнул дверь:

— Это я, Геннадий Эдуардович!

Бурбулис всегда, в любую минуту, был спокоен, как вода и стакане.

— Привет, Алеша. Иди сюда.

«Встреча без галстуков», — догадался он.

— Все-таки у Мэрилин лицо совершеннейшей идиотки, — вздохнул Бурбулис, отложив «Огонек» с фотографией Мэрилин Монро на обложке. — Неужели она была любовницей Кеннеди?

Бурбулис встал, сел на диван и показал Алешке место рядом с собой.

— Из женщин, Алеша, я всегда боялся резвых глупышек… Выпьешь чего-нибудь?

— Я не пью, Геннадий Эдуардович.

— Я тоже… — вздохнул Бурбулис. — Знаешь, Алексей, что такое демократия? Вот я так бы определил: это государственный строй, который подгоняет робкого и осаждает прыткого.

«Класс! — подумал Алешка. — Интересно, он это сейчас сам придумал или советники подсказали?»

— Вот ты, Алеша, умный и способный человек; нашу беседу в «Известиях» я по-прежнему считаю своим самым серьезным интервью за весь прошлый год.

— Я его в книгу включил, Геннадий Эдуардович. Второй том диалогов «Вокруг Кремля».

— Кто издает?

— АПН.

— Будут проблемы… ты скажи. С бумагой, например.

— Спасибо, Геннадий Эдуардович, — важно кивнул Алешка. — Обращусь.

Бурбулис смотрел на него так, будто Алешка — цветочек в оранжерее.

— Люди, которые будут жить в двадцать первом веке, Алеша, уже родились, — начал разговор Геннадий Эдуардович. — Ты ведь не женат, я знаю? Всегда на работе? Значит, отдавая себя демократии, Борису Николаевичу и нам, его соратникам, ты строишь сейчас не только свое будущее, но и свою личность.