Акакий Белиашвили - Бесики

— Значит… — У Бесики от волнения осёкся голос.

Георгий закончил его мысль:

— Мы заперты, мой Бесики, и завтра мечом должны пробить себе дорогу.

Ираклий приказал войску остановиться и разрешил воинам вздремнуть до восхода луны. Вызвав Агабаба Эристави, Симона Мухран-Батони и Худиа борчалинского, Ираклий поручил им обойти с правой стороны Аспиндзу, прокрасться к мосту и подпилить незаметно продольные брусья. Всё это они должны были выполнить до восхода луны. Затем Ираклий отобрал небольшой отряд и приказал ему на рассвете ворваться в Аспиндзу и поджечь деревню. Ираклий хотел таким приёмом отвлечь внимание врага, а сам, обойдя Рустави, неожиданно напасть на турок с тыла. Скрываясь за буграми, воины могли подкрасться к врагу почти на сто шагов.

Царевичу Левану он выделил пятьсот воинов. До рассвета Леван должен был обойти Аспиндзу, занять сторожевую башню и устроить засаду у дороги в Ахалкалаки. Когда будет нужно, Ираклий подаст ему знак, и лишь тогда отряд Левана должен вступить в бой.

Давид командовал семьюстами отборных воинов, которые первыми должны были атаковать врага в лоб.

Остальное войско царь разделил на три отряда: первым командовал Иасэ Эристави, вторым — Александр Цицишвили, третьим — Соломон Тархнишвили. Эти отряды сам Ираклий должен был повести в атаку. Триста воинов он выделил царевичу Георгию и оставил их в резерве.

Царь хотя и приказал воинам отдохнуть до восхода луны, но никто не сомкнул глаз.

Ираклий стал обходить ряды войска, заговаривая то с одним, то с другим из воинов. В их словах и ответах чувствовались твёрдость и уверенность. От волнения, пережитого утром, не осталось и следа.

— Кахетинцы? — спросил Ираклий, проходя мимо отряда ратников в круглых войлочных шапках.

Из темноты кто-то ответил:

— Мы из Кизикского моуравства.

— Я надеюсь, сынки, что не осрамите меня, — обратился к ним Ираклий. — Сегодня я снял царский халат, завтра вы своими руками должны надеть его на меня.

— Каждый из нас несокрушимой скалой встанет против врага! — послышались голоса.

— Достойный воин умрёт на поле брани, а трус найдёт свою гибель у хлева, в ожидании любовницы, — как говорится у нас в народе, — пробасил стоявший возле Ираклия воин.

Ираклий всмотрелся в говорившего, но в темноте трудно было рассмотреть черты лица.

— Это, кажется, ты, Пирана? — спросил Ираклий, узнав его по росту.

— Да, государь, это я, Пирана. — И воин опустился на одно колено.

— Встань, мой Пирана. «Нам угрожают мечи множества врагов, но им с нами не справиться, наши десницы из гранита». Так ведь, Пирана?

Пирана поцеловал колено царя, потом выпрямился. Царь, подняв голову, кивнул ему. Ростом Пирана был чуть ли не в сажень.

Ираклий подошёл к другому отряду.

— Кто тут стоит?

— Карачохельцы, ваше величество, — доложил Давид.

— Что примолкли, мастера? — спросил Ираклий. — О чём горюете?

— Да вот эти головорезы вспомнили о своих возлюбленных и развесили уши, как ишак Шахпаруна, — раздался голос кулачного бойца, богатыря Карап-Кандога.

В рядах карачохельцев раздался дружный хохот.

— Тебе-то что? Двух жён ты уже отправил туда, откуда не возвращаются, и незачем тебе горевать! — крикнул кто-то Карап-Кандогу.

— А по-твоему, они должны были меня похоронить! — ответил тот, — Погодите — и увидите, как я в четвёртый раз буду венчаться.

Когда смех утих, Ираклий обратился к карачохельцам:

— Вы ведь воюете под моим личным знаменем — и знаете, к чему это обязывает?

В ответ послышались голоса:

— Мы постоим за тебя, государь…

— Можешь не беспокоиться…

— Что было утром, не повторится вечером.

Отойдя от карачохельцев, Ираклий велел юзбашам известить воинов, что он хочет сказать им несколько слов. После этого он со свитой поднялся на пригорок. Воины зашевелились и, не нарушая рядов, подошли вплотную к царю.

Когда воцарилась тишина, Ираклий обратился к войску, чуть повысив голос:

— Дети мои, завтра наша судьба будет зависеть только от нас самих. Вы не женщины, чтобы успокаивать вас, и не дети, чтобы обманывать. Я хочу оказать вам правду. У Сафар-паши — двенадцатитысячное войско.

— Пусть будет сто тысяч, мы не боимся! — прозвенел чей-то юный голос, но воина сейчас же оборвали:

— Тс… Тише!..

— Ты прерываешь царя!

Ираклия очень обрадовало это восклицание, оно словно вырвалось из глубины сердец всех воинов.

— Смелая речь украшает доблестного ратника, как сабля у пояса. Сейчас я услышал именно такие смелые слова, — продолжал Ираклий. — Многочисленность врага ничего ещё не значит. У Азат-хана было двадцать тысяч, а у меня — всего две тысячи воинов. Дугаба, ты помнишь этот бой? — обратился Ираклий в ту сторону, где должен был стоять Дугаба.

— Конечно, помню, — пробасил Дугаба.

Ираклий продолжал:

— Один бился против десяти, и мы нанесли врагу такое поражение, что спаслось только пятнадцать человек. Если войско дрогнет, то его погонят и дети. Вспомните, как утром пустой страх превратил вас в стадо овец. Но если завтра мы достойно встретим врага, то и один выстоит против двадцати. Сумбат, ты не забыл, как в Боржомском ущелье мы с двадцатью воинами обратили в бегство две тысячи лезгин?

— Как можно это забыть, государь! — ответил Сумбат, который был в свите Ираклия и стоял тут же.

— Теперь идите и помните, что завтра все мы или ляжем костьми на поле боя, или победим! С незапамятных времён существует наша родина, кровью наших славных предков орошены эти камни, это поле, где мы стоим. Неужели завтрашний день по нашей вине должен стать мрачным днём для всей Грузии? Неужели мы отдадим наших детей, матерей и жён врагу? Неужели мы дадим вражеским ордам разорить и поработить нашу родину?

Войско зашумело. Послышались восклицания:

— Завтра погасим для врага солнце!

— Пусть только настанет утро!

— Что я — напрасно, что ли, ношу дедовский кинжал?

Ираклий хотел сказать ещё что-то, но передумал.

Он приказал слугам поставить малую палатку и зажечь свет.

Когда воины постепенно разошлись, а шум и говор смолкли, Ираклий огляделся и приказал:

— Позовите ко мне Бесики!

— Я здесь, государь, — отозвался Бесики, стоявший поблизости.

— Иди ко мне, сын мой, ты мне поможешь в одном деле. Вы же оставайтесь здесь, — обратился он к свите и направился к палатке.

Бесики последовал за Ираклием. Слуги кончали устанавливать палатку, один из них высекал огонь.

Небо стало ясным, ночь просветлела, и можно было разглядеть войско: одни воины стояли, другие полулежали. Кто-то играл на свирели. Её переливчатые трели разносились по окрестности, проникая в душу и лаская слух. Они то уносились вдаль, постепенно замирая, то снова приближались.