Энтони О'Нил - Шехерезада

— Никогда не слышал комплиментов?

— От нас по крайней мере. Таков наш обычай.

— Прискорбный обычай.

— Оскорбления редко бывают лживыми.

Зиллу не хотелось обсуждать эту тему, ибо его личные соображения имели второстепенное значение.

— Можно спросить? — сказал он вместо этого. — Почему ты сомневаешься в пророчестве?

— Разве я сомневаюсь?

— Почему не веришь в его истинность? Там ведь все точно сказано.

— Правда?

— Казалось, ты счел его убедительным раньше аль-Рашида.

— Предпочитал тюрьме все что угодно.

— Там говорится о семи мужчинах, точно таких, как мы. Не будешь отрицать?

— Я верю в чудесные совпадения. Но позволь мне задать тот же вопрос. Почему ты в нем сомневаешься?

— Я не сомневаюсь, — мгновенно ответил Зилл.

— Полностью веришь?

— Да.

— И готов отдать жизнь за царицу?

— Готов.

— Тогда знаешь, что твои тревоги бессмысленны. В пророчестве предсказано ее спасение. Чего беспокоиться?

Зилл не нашел логичных возражений.

— Пожалуй, правда, — согласился он. — Но ценную поклажу лучше грузить не в одну лодку, а в несколько.

— Значит, признаешь, что не полностью веришь пророчеству?

— Дело не столько в вере, сколько в предосторожности.

— Любопытное разграничение. А с моей точки зрения, трудно представить семерых мужчин, настолько не похожих на героев.

Зилл с надеждой взглянул на него:

— Так ты не спрыгнешь с борта?

— Не могу гарантировать. Не люблю выполнять чужие распоряжения.

— В судьбу не веришь?

— Не считаю судьбу темной силой, лишающей человека надежд и стремлений, — ответил Юсуф. — Но сам Пророк сказал — нас судят по нашим намерениям. Могу лишь приравнять намерения к надеждам и стремлениям, и все это вместе с будущим. А то, что уже написано, — не будущее.

Зилл вспомнил горячие споры, время от времени вспыхивавшие на многолюдном рынке Сук-аль-Варракин, по любым вопросам, от слияния с божественным до прав личности и происхождения человека. Но он не ожидал таких речей от вора и не сдержал любопытства.

— Видно, ты думал об этом, — заметил он.

— У меня было время на размышления, — признал Юсуф. — Мы с Касымом ходили в Индию, в Китай, до Зеленого моря. Совершили семь путешествий.

— Как Синдбад.

— Верно. И каждое путешествие прерывала беда, и мы проклинали свои неудачи, казавшиеся необъяснимыми. А фактически судьба кормила нас молоком то из одной, то из другой груди… это чудо, что мы еще живы. Семь путешествий — три кораблекрушения, непредсказуемые шторма, охотники за головами, змеи, чума, лихорадка, что хочешь. Касым ходил в плавания еще чаще, в лодках, которые не пройдут по каналу, не говоря уж о море. Мы называли себя проклятыми, хотя с земли можно было назвать нас благословенными.

— Ты оптимист, — радостно заключил Зилл. — Прекрасное качество.

— Я не оптимист, — поправил Юсуф. — Касым оптимист, при всей своей сварливости. И остальные тоже. Готовы пуститься в любой водоворот, веря, что не утонут. — Он был готов продолжать объяснения, если бы в тот момент между ними настойчиво не втиснулся сам капитан.

— Слишком медленно движетесь, — бросил он. — Нас задерживаете.

— Мальчик про Шехерезаду рассказывает.

— Да ну? — ухмыльнулся Касым, глядя на Зилла, решив после их последнего спора не лишать его ни капли презрения, независимо от, того, близок он с Зубайей или нет, и действительно воображая их в разнообразных экспериментальных сексуальных позах, что только распаляло в нем гнев. — Что сказал бы твой дядя, если б знал, чем ты сейчас занимаешься? Что сказал бы, узнав, что ты с нами отправился? И не в Африку, а на спасение какой-то телки-сказительницы?

— Отчасти дядя знает, — признался Зилл. — Я записку перед отъездом оставил, предупредил, что с вами иду, только не сказал зачем. Наверняка он в любом случае найдет повод для неудовольствия.

— Новая манера отзываться о дяде. Тем более со стороны раба. Ты ведь его ненавидишь, правда? Унизительно срезать ему мозоли и поддерживать член в сортире?

— По правде сказать, я ничего такого не делал.

— И все равно его ненавидишь.

— Я его уважаю.

— Ненавидишь. Он хочет сделать из тебя мужчину, а тебе сильно хочется оставаться мальчишкой. Скажешь, нет?

— Мне неприятно его огорчать, — заявил Зилл.

— Однако ты его огорчаешь.

— Приходится.

— Потому что ненавидишь, — безжалостно твердил Касым. — Ненавидишь его и себя ненавидишь за то, что его ненавидишь.

— У мальчика своя дорога, — неожиданно вступился Юсуф, и Касым испепелил его взглядом.

«Непонятно, с чего это вор вдруг высказался, но тут чувствуется опасность серьезней Исхака — вечной занозы в боку. Мальчишка оказывает необъяснимое влияние. Юсуф ненавидит аскета, почему же к молокососу ненависти не испытывает? Какую видит разницу между ними? При всех своих невинных улыбочках и ангельской мордашке Зилл собой представляет размытую копию Исхака — назойливая любопытная мошка, столичная штучка. Но при непонятной терпимости, даже поддержке Юсуфа, задуманная враждебная кампания сильно осложняется», — размышлял Касым.

— Я сообщу об этом дяде раба после его гибели, — неуверенно промямлил Касым, сплюнул в сторону, разочарованно развернул верблюдицу, направляясь к Даниилу и Маруфу, с которыми наверняка можно поговорить без проблем.

Юсуф решил на всякий случай последовать за ним, тактично извинившись за неуместное замечание, но не смог отъехать, не высказав совета.

— Знаю, что ты думаешь о Касыме, — обратился он к Зиллу. — Напрасно беспокоишься. Для него вполне достаточно обещанной халифом награды. О другом позаботься, о том, кто прикидывается альтруистом, а на самом деле думает лишь о себе.

— О ком? — наивно спросил Зилл.

— Ты знаешь, кого я имею в виду, — ответил Юсуф. — Бродячего эмиссара царства предательства.

— По-моему, — осторожно сказал Зилл, — это и о тебе можно сказать.

— Ничего другого я не ожидал, — кивнул Юсуф, предвидевший подобное заявление. — Ну ладно. В свое время он встретит Губительницу Наслаждений. И ты наверняка найдешь то, что ищешь. Надеюсь, вы обрящете искомое по отдельности.

— А ты сам, — спросил Зилл, — чего ищешь?

— Не могу сказать, — ответил вор, отводя глаза. — Хотя и сейчас вполне можно найти с таким же успехом, как в другое время, правда? Нынче, в конце концов, охотничий месяц…

— На заре будем в Куфе, — с гордостью объявил шейх, сидя на верблюде.

Днем миновали Каср-ибн-Хубайрах, резиденцию халифа аль-Мансура до постройки Багдада, и аль-Джамиан — «две мечети», — переправились по длинному качавшемуся мосту через Нар-Суру. Теперь встали лагерем на восточном берегу великого Евфрата.

— Не прошло и трех дней, как караван достиг Куфы, — вдохновенно выдохнул шейх, словно никто не мог сполна оценить масштаб его подвига. — Отдохнем здесь ночь, а утром под моим руководством войдем в город и встретим субботу — этой чести даже повелитель правоверных меня не лишит. Днем отправимся в Кадасию, откуда начинается чистая пустыня до Акабат-аль-Шайтана. Если решите покинуть караван, не смогу поручиться за вашу безопасность, но так уж получается — я не вправе указывать таким важным персонам. Но все, кто остался в рядах каравана, остаются под моим командованием, и я отныне советую беспрекословно и без промедления повиноваться приказам. Скоро нам будут встречаться колодцы и бочки с водой госпожи Зубейды. Стены там скользкие, лестницы шаткие. Поэтому сейчас спите так, будто вам никогда больше спать не придется. И действительно не придется, если Аллах того пожелает. — Выговорившись, он повернулся и ускакал.