Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Сам Сталин, например, так говорить не имеет права: Политбюро, ЦК, партия, правительство — МЫ! Хотя все знают: имеет основание говорить «Я». Но народ… народ этого не поймет. Рядовые члены партии этого не поймут. Им нужна некая форма самоуважения, в которую они привычно вкладывают определенное содержание. Как какому-нибудь рязанскому Ваньке нужно, чтобы его называли Иваном Ивановичем. Тогда он не против, чтобы его тут же обложили трехэтажным матом или унизили иным способом. По существу, русский мужик пошел в революцию еще и поэтому — за имя-отчество, за формальное к себе уважение. А там делай с ним, что хочешь.

Народ — это…

Жуков кашлянул, заговорил, оборвав мысль Сталина, хотя Сталину и не нужно додумывать свою мысль до конца: он и так знает, что представляет из себя народ, под которым он понимал исключительно русский народ, единственный в стране народ, с которым стоит считаться. Ну, еще евреи. Но это — совсем другое. Остальные до них не доросли, остальных нужно держать в узде, а перед глазами — палку.

Однако мысль завершилась сама собою: «Народ — это большой ребенок».

— Если судить по этой кинохронике, — заговорил Жуков напряженным голосом, — то сходство между действиями наших войск против японцев и немцев против поляков имеется: там и там широко использовались авиация, танки, артиллерия. При этом танки — как самостоятельный род войск. Масштабы другие, но принцип один и тот же.

Жуков замолчал и выжидающе посмотрел на Сталина: он выразил главную мысль, вытекающую из минувших боев, а не только из кинохроники, деталями же пусть занимаются другие. Тем более что совсем недавно он докладывал перед этими же людьми со всеми подробностями о боях на Халхин-Голе.

И Сталин знал, что это так, в том смысле, что нужны танковые, артиллерийские и авиационные полки, дивизии, армии, и знал, чего от него ждут некоторые военачальники из молодых: возвращение к старой военной доктрине, выдвинутой еще генералом Свечиным, поддержанной Тухачевским, на основании которой танковые и прочие дивизии, корпуса и армии в грядущих сражениях будут играть решающую роль. Но Сталину важны именно детали, нужна наглядность, из которой он сам мог бы сделать соответствующие выводы.

— Продолжайте, товарищ Жюков, — подбодрил его Сталин. — Мы внимательно вас слушаем.

Жуков кивнул головой и продолжил с той же уверенностью. Однако он не совсем понимал, чего от него хочет Сталин: ему казалось, что в этом зале собрались люди столь высокой интеллектуальности и энциклопедических знаний, что любое сказанное им слово могут схватывать на лету и улавливать за ним глубинный смысл явлений исторического масштаба. Ему казалось, что эти люди должны и способны разбираться во всем: и в политике, и в экономике, и в военном деле, и даже в музыке, литературе и других второстепенных вещах, как разбирался когда-то, если верить книгам, во всех этих делах Ленин. Не зря же их величают его продолжателями и последователями. Жуков еще не сталкивался с этими людьми вплотную, разве что с Ворошиловым и Шапошниковым, но то немногое, что сводило его с ними до сих пор, лишь подтверждало его о них представление, заложенное в него с детства: царь — помазанник божий и все — от бога же. А эти люди — из того же разряда.

«Значит, им надо опять расшифровывать», — с удивлением подумал Жуков, вспомнив свой недавний отчет, и принялся расшифровывать сказанное, как расшифровывал бы какому-нибудь безусому комбату:

— Надо учитывать, что кинохроника берет самые выигрышные кадры, оставляя в тени все то, что мешает создавать для армии ореол определенного типа, — говорил Жуков, внимательно следя за выражением лица Сталина. — В этом смысле немецкая кинохроника мало чем отличается от нашей. Как говорят профессионалы: закон жанра. Но даже и в кинохронике можно подметить разницу. А она состоит в том, что немецкий солдат хорошо подготовлен, он умеет четко выполнять команды, он не суетится, он знает механику боя. Вот прошли самолеты, пошли танки, за ними пошла пехота. Вот противник ведет отсечный огонь по пехоте, бьет по танкам. Танки маневрируют, ведут ответный огонь, начинает снова работать артиллерия поддержки, пехота подтягивается к передней линии для последующего броска. Все действия отработаны до автоматизма. У нас этого нет. Особенно плохо, как я уже докладывал, подготовлены территориальные войска. Нам 82-ю территориальную дивизию пришлось заново переучивать в ходе боев. А это лишняя кровь, лишние потери. Даже из нашей кинохроники видно, как мечутся под огнем противника наши красноармейцы, сбиваются в кучи, как они оглядываются в ожидании приказа на отступление или прекращение атаки. Конечно, опыт со временем приходит, но мы не должны рассчитывать, что этот опыт возможно набрать лишь под огнем противника: слишком большую цену придется за этот опыт заплатить. Нам надо учить своих бойцов такому же автоматизму на учебных полях, учить умению ориентироваться в меняющейся обстановке. Особенно важно научить этому командиров низшего и среднего звена…

— Вы считаете, что наш красноармеец должен превратиться в механическую куклу для стрельбы и исполнения определенного набора механических действий? — раздался язвительный голос Мехлиса, начальника Политуправления Красной армии, и из полумрака выступило его аскетическое лицо фанатика. Хотя фанатик он на самом деле или только искусно притворяется, поди разбери. — Вы забываете, что наша армия есть армия рабочих и крестьян, — звенел в тишине голос Мехлиса. — Вы забываете, что эта армия сильна своей классовой сознательностью, что ее ведет в бой большевистская партия, партия Ленина-Сталина.

— Я ничего не забываю, товарищ Мехлис, — отрезал Жуков все тем же напряженным голосом. — Но даже самый талантливый и сверхсознательный музыкант не выйдет на сцену, не овладев техникой игры на том или ином музыкальном инструменте. Сознательное и творческое исполнение произведения приходит только после овладения техникой… Разрешите продолжить? — спросил он, повернувшись к Сталину.

— Продолжайте, товарищ Жюков, — разрешил тот, чуть шевельнувшись на своем стуле. И усмехнулся в усы: ему понравилось, как Жуков осадил Мехлиса, человека не слишком умного, но с большими претензиями. Эта стычка означает, что Жуков нажил в Мехлисе своего беспощадного врага. Такие отношения всегда полезно использовать для того, чтобы ни один из них не зарывался. И еще подумалось: «Может, назначить Жукова наркомом обороны?» Однако оставил эту мысль на потом. И поскольку Жуков молчал и все молчали тоже, уловив в словах Сталина незавершенность, продолжил, решив, что в данной ситуации лучше всего взять сторону Жукова:

— Не обращайте внимания, товарищ Жюков, на товарища Мехлиса: он обязан говорить такие слова. Это, если хотите, его механическая реакция. Он подумает и согласится с вами. Продолжайте, товарищ Жюков.