Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Не думай, Антонио, что епископ Тораль сильно озабочен судьбой индейцев. Конечно, он по-своему благородный человек, не таков, как палач Ланда. Но, поверь мне, тревожит Тораля не жалость, а беспокойство о том, что истребление индейцев нанесет ущерб владениям испанской короны! И только, быть может, это и спасет моих детей… Но хватит разговоров, Антонио. Скажи Родриго, что сегодня мы едем в Мадрид.

— Сегодня, на ночь глядя, падре?

— Да, да. Пойди распорядись насчет кареты и скажи, чтобы Родриго взял самое необходимое из вещей. А я подберу документы, которые могут быть мне полезны при судебном процессе над Ландой, и письма насчет Аудиенсии в Гватемале. Иди же, да побыстрей!

Через час Антонио вернулся вместе с Родриго Ладрадой. Почтенный Ладрада держал два плаща, а Антонио и сопровождавший их слуга были нагружены подушками, покрывалами и коврами.

— Что это, дети мои? — рассмеялся Лас-Касас. — Вы, кажется, хотите упаковать меня, как старую женщину, в этот хлам? — и он ткнул посохом в груду теплых вещей. — Ну нет! Вы забыли, что я не изнеженный прелат, а старый моряк!

— Но, епископ, — возразил Ладрада, — ведь летние ночи в горах так холодны…

— Ночи холодны, вот как! Холодны для того, кто четырнадцать раз пересекал океан и три раза тонул! Холодны для того, кто исходил болота Кубы, спал на камнях Мексики, одолевал твердыни Гватемалы! Для того, кто сутками не слезал с коня! Для того, кто едва не был заколот испанскими колонистами и чуть не сожжен индейскими жрецами войны! Вы поистине развеселили меня, Родриго.

Родриго и Антонио были обижены.

— Ну, не сердитесь! Хорошо, я согласен, возьмите два плаща и одну подушку. И баста!

— А коврик под ноги? — умоляюще сказал Антонио. — Всего лишь один коврик…

— Хорошо, пускай и коврик! — и Лас-Касас посмотрел на большие часы. — После вечерней трапезы мы сразу же выезжаем. Предупредите ректора, Родриго.

…И вот снова в пути. Карета едет по тихому вечернему Вальядолиду. Когда она проезжает мимо скромного серого дома под номером семь по Calla Colon [65] Calla Colon — ( испанск. ) — улица Колумба. , Лас-Касас говорит своим спутникам:

— Здесь скончался шестьдесят лет тому назад, двадцатого мая тысяча пятьсот шестого года, всеми забытый Адмирал Кристобаль Колон, человек, обессмертивший себя и Испанию открытием Нового Света. И когда я подумаю о том, что назвали Америкой то, что следовало бы назвать Колумбией, горько делается на душе. Я считаю, что если Америго Веспуччи намеренно распространил мнение, что будто он первый высадился на материке, то это было бы не очень честно с его стороны…

— Ну, епископ, — перебил его Ладрада, — будьте справедливы: я слышал, что Веспуччи был достойным человеком. Да и Эрнандо Колон в своей книге не высказывает подобных предположений.

— Все равно, Родриго, такой поступок кажется мне неприглядным, хотя до нас не дошло ни одной карты, составленной Веспуччи, с названием Америка.

— Вот видите, я прав! — торжествующе сказал Ладрада. — И Веспуччи ничем не погрешил против Адмирала, тем более вы сами говорили, что они были в дружественных отношениях.

— А где похоронили Колона, падре? — спросил Антонио, желая переменить тему разговора. Он знает, что имя Веспуччи всегда вызывает раздражение у епископа.

— Ты затронул больной вопрос. Сначала его похоронили в Вальядолиде, а затем останки его тайком были перенесены в Севилью. И лишь в тысяча пятьсот сорок первом году, во исполнение завещания Адмирала, гроб с его прахом перевезли на Эспаньолу, которую он любил более всего, и похоронили там в соборе Санто-Доминго.

— При жизни метался и был беспокойным этот Колон и после смерти не сразу обрел покой, — философски заметил Ладрада.

— Жизнь Колона была полна великих дел и великих ошибок, — ответил Лас-Касас. — Но, несмотря ни на что, я всегда любил его. И мне приходилось часто защищать его и при жизни и после смерти. Вечная слава и мир его душе…

Карета выехала на старинную дорогу, которая была проложена еще римлянами, но отлично сохранилась. С гор веял прохладный ветер. Усталые от сборов, убаюканные движением кареты, уснули и Родриго и Антонио. Но Лас-Касас не спал. Каждый раз перед поездкой в Мадрид им овладевало беспокойство и тревога. Каждая встреча с королем Фелипе II — это испытание для разума и души.

Мадрид, стоящий на пустынном и безжизненном плоскогорье, далеко не так хорош, как прежние столицы — Толедо или Вальядолид. Резиденция короля Фелипе находится под Мадридом, в мрачном Эскориале, скорее похожем на крепость или монастырь, чем на королевский дворец. Что же, это вполне подходит к характеру короля! Фелипе — полная противоположность своему отцу. У Лас-Касаса не было никаких иллюзий насчет старого короля. Карлос V был грубый вояка, кажется, из 39 лет своего царствования он 37 провел в войнах. Но у него был веселый и общительный нрав, с ним легче было говорить. А с Фелипе, замкнутым, нелюдимым, как его называют в Испании — «молчальником», с каждым годом все труднее и труднее.

Но самое страшное не это. Лас-Касаса поражала жестокость Фелипе. Он отметил свою коронацию сожжением еретиков. И в 1559 году, в день венчания с Елизаветой Валуа, он устроил грандиозное аутодафе, на котором были сожжены десятки испанских протестантов. Обнажив меч, король поклялся тогда блюсти святую веру и поддерживать святую инквизицию. И он выполнял клятву, в этом нельзя было усомниться… При нем всю Испанию опутала сеть тайных шпионов инквизиции. При нем брат доносил на брата, муж на жену, сын на отца. Это он издал чудовищный закон, по которому все читавшие, покупавшие и продававшие запрещенные книги, подвергались сожжению. Это он возобновил забытый закон, когда четвертая часть имущества осужденных еретиков доставалась доносчику.

Это он, король Фелипе, молчал, когда 22 августа 1559 года в полночь преступные руки инквизиции открыли двери дома толедского архиепископа Каррансы. Фелипе молчал, когда главу испанской церкви, его духовника и советника Каррансу, стащив с постели, втолкнули в закрытую карету и увезли под сильной стражей. Этот арест ужаснул всю Испанию, но страх перед трибуналом был так велик, что никто не вступился за невинного, которого преследовала ненависть инквизитора Вальдеса.

И несчастный Карранса до сих пор томится в вальядолидской тюрьме. Даже сам папа Пий V вряд ли сможет освободить его из заточения [66] Карранса де Миранда скончался после восемнадцатилетнего тюремного заточения в 1576 году, в возрасте 73 лет. .

«Судьба Каррансы будет ужасна, — думал Лас-Касас, — как и всех, кого преследует злоба инквизиции. Фелипе II мог бы его помиловать, но он не захочет ссориться с Вальдесом, этим исчадием ада. Неужели нужно, чтобы усердие к религии всегда служило поводом к отвратительным поступкам? И сможет ли он, Бартоломе Лас-Касас, кого называют апостолом индейцев, защитить своих детей от этой дикой злобы и жестокости? Удастся ли ему смягчить сердце короля?»