Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Ночь была мрачная. Облака, гонимые холодным северным ветром, беспорядочно неслись по небу. На монастырском дворе в ночи шумели деревья. Тревожно гудел ветер в трубе.

Сегодня Лас-Касас впервые за много лет почувствовал страшную усталость. Очевидно, последние дни все-таки сказались на его старом сердце. Но сейчас все позади.

— Антонио! — позвал он.

— Иду, падре! — ответил из соседней комнаты юноша. — Я несу вам ужин.

В спальню вошел Антонио с подносом в руках, на котором были стакан воды с вином, ломтик белого хлеба и фрукты.

— Я ничего не хочу. Пожалуй, только воды с вином…

Антонио был очень обеспокоен состоянием падре Бартоломе: лицо его осунулось, глаза потухли, и рука, протянутая за стаканом, дрожит.

— Ничего, сын мой! Просто я очень устал. Сознайся, а ведь эти дни в Мадриде были боевыми?

…Надменный Фелипе II, король Испании, Фландрии, большей части Италии, владыка Нового Света, вынужден был дать аудиенцию Бартоломе Лас-Касасу, человеку, к голосу которого уже в течение полувека прислушиваются и короли, и их советники. И хотя голос «защитника индейцев» не всегда был приятен для ушей королей и их советников, не слышать этого голоса было нельзя, как нельзя не слышать настойчивого набата во время народного бедствия.

При свидании, вопреки своему обыкновению, молчаливый и скрытный король говорил много. Он словно хотел убедить в чем-то престарелого епископа, а может быть, самого себя.

— Поймите, дон Бартоломе, — с горячностью звучал обычно тусклый и невыразительный голос короля, — меча и пламени недостаточно, чтобы очистить от ереси ствол мощного древа, коим является и пребудет во веки веков наша мать, святейшая церковь! Уже будучи в монастыре святого Юста, мой великий отец, Карлос V, не переставал сокрушаться о том, что он совершил крупную ошибку, оставив жизнь нечестивцу Лютеру. Передавая мне корону, мой отец сказал мне: «Сын мой, приказываю тебе как отец: заботливо старайся, чтобы еретики были преследуемы и наказаны со всей яростью и суровостью, которых заслуживает их преступление, не делая исключения ни для какого виновного, невзирая на чьи-либо просьбы, ранг или сан». И, клянусь прахом моего отца, который покоится в монастыре святого Юста, а скоро будет перенесен в королевскую усыпальницу Эскориала, я поступал так, как завещал мне отец!

Король вскочил с кресла и в волнении зашагал по кабинету. Лас-Касас молча сидел и думал: «Пусть выскажется до конца этот страшный и жалкий человек…» А король снова сел и продолжал свою страстную речь:

— Я скорее отрекусь от своей короны, чем позволю еретикам быть на землях Испании! Если бы у меня сын стал еретиком, я собственными руками сложил бы ему костер! А вы, падре, просите за каких-то бездушных тварей, индейцев…

— Но ведь в булле его святейшества папы Павла Третьего указано, ваше величество, что индейцев надобно считать людьми, а не бездушными тварями!

— Для Испании нет папы! — гордо возразил король. — Еще в день моего крещения отец мой написал эти слова кровью мятежников и шпагами своих солдат на мостовых Рима! И находившийся тогда в заточении папа Климент Седьмой признал этот принцип, уплатив королю за свое освобождение четыреста тысяч дукатов из богатой папской казны. А папа Павел Четвертый, этот выродок, недостойный служитель бога, мерзкий итальянец Пьетро Карафа… Он осмелился отлучить [67] Отлучение от церкви ставило человека вне закона. Отлученный переставал быть христианином, членом государства, семьи. Он как бы заживо исключался из списков людей. Всякий мог убить его безнаказанно, никто не имел права предложить ему пищу, приют или ночлег. Верховное отлучение могло быть постановлено только папой, главой всего католического мира, и снималось тоже только им. моего отца и меня от церкви! — с гневом продолжал Фелипе. — Вы знаете, что он писал в своей булле?

— Нет, ваше величество, — ответил Лас-Касас.

— Вот послушайте, я запомнил эти слова навсегда! Он писал обо мне: «…порождение беззакония, Фелипе Австрийский, сын Карлоса, именующего себя императором. Выдавая себя за короля Испании, Фелипе во всем продолжает дела своего отца, соревнуясь с ним в бесчестии, и даже старается его превзойти!» Что вы скажете?

— Он действительно был наглый лжец, этот Карафа, ваше величество!

— И далее назвал меня раскольником, клятвопреступником, мятежником! Он вызвал войну между Испанией и Францией своей необузданной и мерзкой политикой!

— Но Павел Четвертый остался в постыдном одиночестве, ваше величество, — возразил Лас-Касас, — когда вынужден был через год подписать мирный договор в Кави! Не будем вспоминать о столь давних временах, ваше величество. Я совершенно согласен с вами и с великим Данте, когда он говорил, что

Подобие улыбки тронуло бледные губы короля.

— Но потом вы не могли жаловаться на Рим, ваше величество! Его святейшество папа Пий Четвертый во всем согласовал свою политику с интересами Испании. А теперь, когда в январе стал папой Пий Пятый, известный своей приверженностью лично к вам, ваше величество, и своей строгостью к реформационным учениям, вы должны быть довольны!

— Да, папа Пий Пятый уже поддержал меня во Фландрии, Гизов — во Франции, Марию Стюарт — в Шотландии. Я не сомневаюсь, что его избрание принесет значительную пользу святому делу возвеличения католической религии во всем мире!

— Для этого, — добавил Лас-Касас, — очень важно, чтобы и в Америке были пастыри справедливые и добродетельные. Не милости я прошу к индейцам, а соблюдения королевских законов. Еще в тысяча пятьсот тридцать восьмом году, прислушиваясь к здравому голосу рассудка и велениям совести, ваш отец, мудрый и великий государь, издал закон, запрещающий инквизиторам Америки привлекать к суду индейцев. Ибо преследование крещеных индейцев приводило к тому, что они, устрашенные инквизицией, покидали свои селения. И богатые земли превращались в пустыни. Это причиняло вред и религии, и Испании. Видя, что инквизиторы не подчиняются королевской власти, ваш отец в тысяча пятьсот сорок девятом году снова повторил сделанное им ранее запрещение.

— Но я сохранил законы отца, — перебил Бартоломе король, — и в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году, и даже в прошлом году, я подтвердил повеление отца оставить индейцев в юрисдикции епископов, а не инквизиции.