Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Бартоломе горевал о неудаче, но он даже не представлял, что ждет его в Вальядолиде!

По рекомендации одного из членов Совета по делам Индий ему дали в помощники почтенного по виду эскудеро, Луиса Беррио, итальянца. Бартоломе этот итальянец не очень понравился. Чтобы у того не было слишком большой самостоятельности в таком важном деле, как отправка эмигрантов, он осторожно написал ему в сопроводительном письме: «Делайте то, что вам прикажут».

Беррио должен был отправиться в Севилью лишь после того, как вернется Бартоломе из Вилья-Берланги. Но как только Бартоломе уехал из Вальядолида, Беррио пошел к епископу Фонсеке.

— Почему вы не уезжаете в Севилью, Беррио? — спросил его Фонсека.

— Ваше преосвященство, не уезжает или не хочет ехать тот лисенсиат, с которым мне приказано отправиться.

— Ну, тогда поезжайте вы один и сделайте то, что вы должны были сделать.

— Это невозможно, ваше преосвященство, — возразил Беррио. — У меня нет полномочий, и в Севилье, в Торговой палате, мне будут чинить препятствия.

— Дайте ваше письмо, — приказал Фонсека.

Беррио сломал печать и подал письмо Фонсеке. Тот задумался. На его лице появилась нехорошая усмешка.

— А что вы скажете о таком тексте, сеньор Лас-Касас? — и поставил в письме, вместо слов: «делайте то, что вам прикажут», слова «делайте все то, что вам покажется необходимым».

— Теперь ваши полномочия вас устраивают, любезный? — спросил он, все еще улыбаясь, у итальянца.

— О ваше преосвященство, — льстиво сказал Беррио, — теперь я сделаю все, что вам будет угодно.

Епископ снова стал серьезным.

— Так вот, мне угодно, чтобы вы поехали в Севилью и… — он, наклонившись к уху Беррио, что-то ему прошептал.

Итальянец с понимающим видом кивал головой. Затем Фонсека дал ему кошелек с золотом и руку для поцелуя.

Беррио в тот же день тайно выехал в Севилью. Приехав туда, он стал набирать эмигрантов из разного сброда с больших дорог, кого только угодно, но не честных земледельцев и тружеников! Собрал двести человек и потребовал два корабля. В Торговой палате пришли в ужас, когда Беррио привел своих «добровольцев».

— Мы не можем дать вам корабли, сеньор Беррио, для этого сброда, — прямо заявил ему секретарь Палаты.

— Но у меня полномочия от дона Лас-Касаса, — нагло заявил итальянец. — Вот, посмотрите! — и он показал подделанное Фонсекой письмо.

Чиновники из Палаты посмотрели: все подписи на месте, королевская печать. Ну что ж! Пожали плечами и дали Беррио два корабля. Все кончилось, конечно, весьма плачевно. Без провизии, без одежды, кое-как погруженные на каравеллы, эти эмигранты частью умерли по дороге в плавании, частью добрались до госпиталей Санто-Доминго, а многие вернулись на Эспаньоле к прежнему образу жизни, то есть к разбою и грабежам.

Приор доминиканского монастыря в Санто-Доминго Педро Кордова думал, что Бартоломе имеет прежнее влияние при дворе. Он написал ему письмо с такой просьбой: пусть король даст ему для устройства поселка 100 лиг земли, куда не будет иметь доступ ни один из колонистов. Если нельзя 100, то пусть 10 лиг, а если и это нельзя, — то пусть хоть маленький островок, например Сан-Мартин, где индейцы будут иметь пристанище. Если король не выполнит этой просьбы, он, Педро де Кордова, отзовет братьев своего ордена из Индии, «ибо, писал он, — не может более терпеть положения, когда индейцы видят, как те, кто называют себя христианами, поступают не по-христиански».

Когда Бартоломе прочел это письмо Фонсеке, тот ответил так, как не ответил бы самый ретивый казначей короны:

— Хорошо бы выглядел король, если бы он дал эти сто лиг земли для монахов без всякой выгоды для себя!

— Короли Испании за двадцать шесть лет не дали этим землям ничего, кроме разрушения и смерти! — бросил ему резко Бартоломе.

Рассерженный Фонсека сделал вид, что не слышит этих слов.

— Ваше преосвященство, — продолжал Бартоломе, — я с особым удовольствием могу доложить вам об успехе моей миссии в деле вербовки эмигрантов в Индию. У меня записалось двести человек в течение одного дня. Ручаюсь, что не только намеченные три тысячи земледельцев смогут поехать, но и еще десять тысяч. Не хочу уронить наших грандов перед лицом короля и поэтому не стану говорить о причинах этого успеха!

Еле сдерживаясь, бог знает в каком состоянии, Фонсека смог только выдавить из себя:

— Конечно, конечно, лисенсиат, да, да, это большое дело!

Немного позднее в Барселоне снова столкнулись Фонсека и Лас-Касас. Он приехал просить субсидии для своих эмигрантов в Совете по делам Индий.

— Королю придется истратить на эти земли, — насмешливо ответил Фонсека, — более, чем снарядить армаду в двадцать тысяч человек!

— Я еще в юности, когда учился в Саламанке, слышал, что, несмотря на духовный сан, сеньор Фонсека больше сведущ в снаряжении армад, чем в чтении месс! — не менее насмешливо сказал Лас-Касас.

— Сеньор Лас-Касас всегда проявляет заботу либо об индейцах, либо о христианах!

— Очевидно, ваше преосвященство хотели бы, чтобы, после того как вымрут все индейцы, я шел впереди умирающих христиан, посланных вами в Индию, как бык впереди стада!

— Но не без похлопывания в ладоши, любезный лисенсиат, — ядовито произнес Фонсека, который понял намек, обвиняющий его не только в гибели жителей Индии, но и в провале экспедиции Беррио.

Как всегда, казначейство короля было скудно, и денег на субсидии эмигрантам не оказалось. Нашлось только 400 дукатов для лисенсиата Лас-Касаса, которого Фонсека очень хотел спровадить из Кастилии, а тот не уезжал!

Теперь уже окончательно убедился Бартоломе, что план эмиграции простых земледельцев из Испании в Новый Свет сорван из-за интриг Фонсеки. По тем же причинам не осуществился план, предложенный Педро Кордовой. Дело снова зашло в тупик. Бартоломе поехал в Севилью, к сестре, в дом своего детства и юности, отдохнуть немного после всех передряг.

Однажды, придя в библиотеку Севильского собора, Бартоломе увидел… ему показалось, что перед ним стоит Мигель де Арана. Но кто этот молодой красивый кабальеро, белокурый и голубоглазый, изысканно одетый, так похожий на Мигеля?

— Вы не узнаете меня, сеньор Лас-Касас? И я не сразу узнал вас, — учтиво и приветливо обратился к Бартоломе незнакомец.

— Великий боже! Да это юный Эрнандо! Сын дона Кристобаля!

— Совершенно верно, — улыбнулся Эрнандо, — но уже не юный, а вполне взрослый, ибо мне тридцать два года.