Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Проходили дни и недели. Ответа из Кастилии не было. Как-то навестил Бартоломе в его келье Педро Кордова.

— Вы погибнете прежде, чем придут письма, — сказал он, видя Бартоломе столь больным и ослабевшим. — Что же тогда? Какой смысл вашей жертвы?

Его слова тронули Бартоломе, но он молчал.

— Я давно хочу работать с вами, Бартоломе. С вашей ученостью, вашим умом и глубокими познаниями сколько пользы можете вы принести людям. Вы не имеете права уходить из жизни!

— Да, — задумчиво ответил Бартоломе, — у меня есть что рассказать, и я мог бы писать… писать о том, что видел и что надо делать в Индии. Вы правы, дорогой друг, я остаюсь с вами навсегда.

Согласие Лас-Касаса принять пострижение было встречено с большой радостью и монахами монастыря и жителями города. Но если радость монахов была искренней, то радость жителей Санто-Доминго была совсем другого свойства.

Лучше всего ее выразил алькальд Санчес на очередном приеме у вице-королевы Эспаньолы, доньи Марии де Толедо, в ее новом, только что построенном дворце.

— Вы слышали, ваша милость, потрясающую новость? — воскликнул он, бесцеремонно прерывая чинную беседу гостей. — Вы слышали новость про Лас-Касаса?

— Пресвятая дева, неужели он умер? — с испугом спросила донья Мария. Она и ее муж хорошо относились к Лас-Касасу, несмотря на то, что не разделяли его воззрений.

— Можно сказать, что умер, хотя и жив! — ответил Санчес.

— Вы говорите загадками, любезный Санчес, — заметил Диего Колон.

— А вот вам и разгадка: Лас-Касаса святые отцы доминиканцы уговорили постричься в монахи!

— Ай да святые отцы! — вскричал аудитор. — Я уверен, что, как ни тяжело болен бедный Веласкес, это известие тотчас излечит его!

— Итак, — продолжал Санчес, довольный эффектом, который произвела его новость, — этот неугомонный Лас-Касас, надежно упрятанный в монастырь, не станет более тревожить нас своими сумасбродными планами!

— Надо немедля сообщить об этом епископу Бургоса, дону де Фонсеке! — проговорил аудитор.

— Да, уж о лучшем подарке Фонсека не может и мечтать!

Вошли слуги, неся на подносах оранжад. Разговор принял другое направление, и новость дона Санчеса была забыта.

А в это время в монастыре шла торжественная церемония пострижения Бартоломе де Лас-Касаса в монахи.

Когда усталый Бартоломе после обряда ушел в свою келью, которая отныне стала для него единственным домом, Бетансос говорил приору:

— Я не мог отдать ему этих писем! Они пришли накануне пострижения. Вы же знаете Лас-Касаса, он мог изменить свое решение.

— Вы поступили неправильно, Бетансос, — возразил строго приор. — Такого человека, как Лас-Касас, нельзя обманывать. Я убежден, что он не переменил бы своего решения.

— Но в этих письмах и король, и кардинал зовут Лас-Касаса в Кастилию. Письма полны утешений и пожеланий. Нет, нет, — сказал суровый молодой монах, — я выполнил свой долг, и Иисус Христос простит мне мой обман!

— Отдайте завтра письма Лас-Касасу.

— Лучше через некоторое время. Пусть Бартоломе успокоится. Его душа нуждается в излечении, вы сами знаете это.

— Ну хорошо, — устало ответил приор, — поступайте как знаете.

И только через неделю Бетансос отдал Бартоломе письма короля и кардинала Адриана. Бартоломе мрачно сказал:

— Поздно, Доменико! Я уже мертв для них. Я не стану отвечать на эти письма. Если хотите, напишите кардиналу, что я ушел из жизни… и стал монахом.

На одном из невысоких прибрежных холмов Эспаньолы, в трех лигах от Вега-Реаль, стоит скромный доминиканский монастырь. Он окружен небольшим фруктовым садом. Ворота монастыря всегда приветливо открыты для путников.

В саду пусто. Монахи трудятся на своих полях. Но почему детские голоса звучат в патио монастыря?

У большого глобуса стоит пожилой, лет пятидесяти, монах. Его окружает толпа смуглых индейских мальчиков. Он что-то рассказывает им, и на лице его улыбка. Рядом на деревянном столе лежит начатая рукопись и груда книг. Видимо, юные гости оторвали монаха от работы. Но, судя по веселью и смеху, он ничуть не огорчен этим.

— Теперь ты, Томас, — говорит монах по-аравакски маленькому индейцу с очень красивым и смышленым лицом, — покажи мне путь от Эспаньолы до Кастилии.

Томас берет указку из рук монаха и уверенно ведет ею по голубому полю глобуса.

— Правильно! — похвалил монах мальчика. — Но ты что-то хочешь спросить меня, Пабло?

— Падре Бартоломе, мой брат сказал мне, что вы десять раз переплывали океан. Это правда? Или он выдумал?

— Нет, мой мальчик, — отвечает Бартоломе, — твой брат не выдумал, а только преувеличил: я пересекал Атлантический океан не десять раз, а всего пять… — И он задумался.

Дети притихли и с уважением смотрят на падре Бартоломе. Подумать только! Каждый раз пятьдесят дней в пути! И хотя каравеллы испанцев по сравнению с индейскими каноэ кажутся большими и крепкими, это, наверное, очень страшно!

— Ну, дети, — сказал очнувшийся от своих дум Бартоломе, — теперь оставьте меня. Мне надо писать. А вы должны пополнить нашу коллекцию насекомых и растений.

Дети с веселыми криками и смехом покинули патио. Наступила тишина. Слышен лишь щебет птиц. Бартоломе сел за стол и развернул рукопись. Уже в течение трех лет, по совету своего покойного друга Педро де Кордова, он готовит труд по истории Индии.

Обязанности приора маленького монастыря в Пуэрто-Плата, в котором он живет с 1527 года, не отнимают много времени. Он занимается с индейскими детьми, учит их испанскому языку, естественным наукам, арифметике, географии.

Неожиданно его уединение нарушил какой-то старик. Это наш старый знакомый Хасинте! Он поседел, согнулся и, хотя ему уже за семьдесят лет, с честью несет службу в доме Лас-Касаса.

— Сеньор, прислали от дона Арайи. Он совсем плох, лекарь боится, что не протянет и ночи! Вас зовут туда.

— Скажи дону Родриго, чтобы он взял святые дары.

Из монастыря вышли трое: впереди мальчик-служка с колокольчиком, за ним — Бартоломе и каноник Родриго Ладрада со святыми дарами.

— Он большой грешник, этот Арайя, — сказал Бартоломе. — У него много рабов, и живут они в ужасных условиях, хуже животных! Сколько я ни уговаривал старого скрягу дать свободу индейцам, он не соглашался!