Анна Берне - Воспоминания Понтия Пилата

Повреждения башни оказались много серьезнее, чем это представлялось на первый взгляд; вероятно, потоки воды просочились под фундамент, довершив расхождение старых швов. И она обрушилась в один миг, похоронив под своими обломками и каменщиков, которые укрепляли ее, и прохожих, которые имели несчастье оказаться рядом.

Едва Флавий известил меня об этом происшествии, я послал людей разбирать завалы, чтобы высвободить оставшихся в живых.

Внезапное обрушение башни образовало в городском пейзаже неприятную пустоту. Обвал произошел вскоре после утренней зари, около шести часов. Жара усиливалась, майское солнце на белом камне крепостных стен слепило глаза. От развалин начал подниматься сладковатый запах крови и раздавленных тел, над ними кружили тучи мух и слепней.

Звание римского прокуратора запрещало мне закрывать лицо полой тоги, чтобы не задыхаться от трупных испарений, и я завидовал работавшим на развалинах легионерам, которые повязали на лица платки. Каждое их четкое движение поднимало облака пыли, проникавшей в легкие и вызывавшей кашель. Но ни насекомые, ни пыль, ни запах не отпугивали зевак. То были любопытные, пришедшие насладиться чужим несчастьем; любители острых ощущений, у которых не было иного развлечения, столь дорогого римской толпе — цирка и арен; близкие тех, кто не вернулся ко времени домой, с ужасом ожидавшие обнаружить под обломками башни своих близких. Последних легко было отличить, поскольку страх сдавил им глотки и они хранили молчание.

Первые поиски не принесли ничего, кроме трупов, однако офицер, командовавший спасательными работами, утверждал, что даже под несколькими слоями обломков еще можно найти живых. А потому я распорядился продолжать.

Солнце уже стояло высоко в небе. Я приказал, чтобы солдатам принесли воды и чтобы их сменяли как можно чаще. Я и сам изнывал от жары и жажды, к тому же мне докучали зловоние, пыль и мухи. Однако мне претила мысль вернуться в Антонию, оставив моих людей на развалинах. Я коротал время, озираясь по сторонам. Тощая и облезлая собака вертелась под ногами, привлеченная запахом крови. Флавий нагнулся, поднял булыжник и метнул его в собаку; та тихо зарычала и отступила лишь на несколько шагов, поджав хвост и скаля зубы.

Я ждал, чувствуя, как меня охватывает нестерпимая грусть. От чего зависит жизнь людей? Только что я слышал, как один грек — торговец маслом, чей прилавок находился у подножия башни, — объяснял, что своим спасением обязан лишь нужде, заставившей его перейти дорогу, чтобы уединиться в кустах. Как ошалевший, он смотрел на то место, где только что торговал и где не осталось ничего, кроме нескольких черепков амфор и жирного пятна. Причудливая, нелепая и чудовищная игра Фортуны…

Наконец я сделал знак Нигеру, что мы можем уходить.

Флавий прокладывал нам дорогу в толпе. Поглощенный своими мыслями, я поначалу не заметил, что она была столь плотной. Обнаружив это, я испытал легкую тревогу при мысли, что смешиваюсь, впервые после подавления пасхальных мятежей, с этой враждебной чернью. В носилки я уже не мог забраться, они были довольно далеко… Не желая, чтобы кто-либо прочел на моем лице минутное замешательство, я последовал за галлом, чьи широкие плечи раздвигали ряды любопытных. Мы с центурионом двигались так быстро, что оторвались от Нигера и других сопровождающих.

— Светлейший господин прокуратор, смилуйтесь!

Как могло случиться, что, позабыв о безопасности, я остановился, я, спешивший как можно скорее выбраться из толпы и укрыться на своих носилках? Что привлекло меня в этом голосе?.. Голос был приятный, немного глухой и отнюдь не заискивающий, какими обычно бывают голоса просителей. Я повернул голову и увидел молодого человека лет тридцати, довольно-таки красивого и статного. Он был высокого роста и крепкого сложения, какому мог бы позавидовать гладиатор. Узкая черная бородка оттеняла лицо. В слишком светлых для иудея глазах я прочел бесповоротную решимость убить меня.

Я мгновенно оценил свое положение. Я остался один на один с толпой. Флавий, полагавший, что я неотступно следую за ним, оказался далеко впереди; Нигер, напротив, шел где-то сзади, слишком далеко, чтобы прийти на помощь.

Я был так же беспомощен перед лицом смерти, как тот ретиарий в амфитеатре Марцелла двадцать лет назад. К тому же гладиатор сражался, как лев, и был вправе надеяться на помилование. У меня не было такого шанса. Толпа, явно бывшая в сговоре с окликнувшим меня, сжимала кольцо, что было таким же четким знаком, как большой палец, опущенный вниз.

В Тевтобурге, во время моих походов в Германии и на паперти Храма мне случалось испытывать страх, и я пересиливал его. Но в этот миг, когда я остался один среди враждебной толпы, я не испытывал ужаса, — напротив, я был бесконечно спокоен. Даже мысль о Прокуле и детях, которые останутся без меня в этой варварской стране, даже мысль о жестоком страдании, которое им причинит моя гибель, не смогла сломить этой удивительной невозмутимости. Я смотрел в глаза иудею и понимал, что он видит в них совсем не то, что хотел бы. Я был готов погибнуть, унеся с собой ответ на один из тех вопросов, которые преследовали меня всю жизнь: оказалось, что так же, как обреченный гладиатор, которым я так восхищался в юности, я способен в последний миг не опустить глаз и не молить о пощаде. И это послужит к чести Рима.

Внезапная боль сокрушила мое невозмутимое спокойствие. Убийца нанес удар, но, введенный в заблуждение широкими складками моей тоги, прицелился слишком высоко. Короткий клинок его кинжала слегка задел ребро. Но страдание, жгучее ощущение струящейся крови перечеркнули мою решимость покориться судьбе; я не хотел умирать. В моей голове всплыли абсурдные исторические параллели, я вспомнил об убийстве Кесаря… Чего не хватило диктатору, чтобы избежать ножей заговорщиков и не пасть к подножию статуи Помпея? Времени! Времени, которое позволило бы Марку Антонию, которого намеренно задержали на ступенях курии, прийти на помощь божественному Юлию. Я должен выиграть время!

С воплями ярости я стал защищаться. Однако не смог уклониться от второго удара, который поразил меня в левую руку. Но эту боль я едва ощутил. Я должен был выиграть время, рано или поздно должен был вернуться Флавий, с каждой минутой ко мне приближались Нигер и мое сопровождение. Я не хотел так глупо умереть. Прокула была бы безутешна! Зилот ударил еще и вскрыл мою тевтобургскую рану. Я истекал кровью и слабел. О Геракл, неужели помощь придет слишком поздно?

Еще один неожиданный, жестокий удар вывел меня из равновесия. Мне показалось, что убийца добился своей цели, ведь я больше не испытывал боли… Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что за тяжесть сдавила мою грудь: закрывая меня своим телом как щитом, Нигер бросился между мной и кинжалом убийцы.