Томас Костейн - Серебряная чаша

Глаза Елены были полны тайных обещаний.

— Ты не видел меня там, внизу?

Он отрицательно покачал головой.

— А я тебя видела. Ты был поглощен работой.

— Я оставался там, сколько мог.

Василий положил мешок на стол и достал еще влажный бюст. Чтобы лучше разглядеть его, он поднес свое творение к лампе. Елена приблизилась…

— Знаешь, я впервые смотрю на твою работу. Замечательно. Удивительное сходство. Кажется, что он сейчас заговорит или запоет. — Какое-то время она молча смотрела на бюст. — Не знаю только, понравится ли он ему. С ним всегда не знаешь, чего ждать.

Василий все больше и больше чувствовал себя не в своей тарелке. Он вздрагивал от малейшего шороха. Ни за что на свете он не хотел, чтобы в его комнате застали эту прекрасную хорошо одетую женщину.

Елена, конечно, заметила его беспокойство.

— Не бойся, мой милый трусишка! Смотри, я сейчас огражу нас от опасности.

Она протянула руку к лампе и одним движением ловких пальцев погасила свет.

— Так будет лучше. — Казалось, ее голос звучал издалека, хотя Василий прекрасно знал, что она совсем рядом. — Я здесь, я сижу на твоей кровати, на твоей девственной постели! Иди ко мне, сядь рядом. Мы сможем говорить так тихо, что никто не услышит нас.

Но Василий не шелохнулся. После долгого молчания она снова заговорила. Только на этот раз ее голос был серьезным и безличным.

— Но прежде чем мы поговорим о… о нас с тобой, я хотела спросить… Скажи, ты слышал, что заявил Симон Волшебник великому Цезарю?

Василий ничего не понял из разговора Симона с Нероном. Разговор шел на латыни, поэтому он даже не стал прислушиваться и продолжал работать. Он так и ответил девушке. Тогда Елена быстро, в двух словах, рассказала ему о предложении Симона Волшебника.

— Я думаю, он сошел с ума, — заключила она. — Как ты понимаешь, он может взлететь со своей башни. И мы уже все подготовили для этого. Но вот только захочет ли он воспользоваться всем тем, что мы придумали? Мне иногда кажется, что он верит в то, что может полететь без крыльев… вообще без всякой помощи.

— Только Иисус и ангелы могут летать, и больше никто, — возразил Василий.

Но мнение Елены по этому вопросу было еще более категоричным.

— Никто не может летать. И если он поддастся этому безумию, то я должна быть готова. Я не должна позволить ему все разрушить. Он может заработать здесь, в Риме, целое состояние. Для себя и для меня. Но больше всего меня пугает возможная победа христиан. Он должен выиграть в этом противостоянии, иначе гнев императора будет ужасным.

— Он проиграет, — убежденно заявил Василий. — Иегова не позволит, чтобы его отвратительный план удался. Уходи от него, пока еще есть возможность.

— Я могу поступить иначе. В том случае, если Симон совсем двинется рассудком и решит поступить по-своему, то я могу предупредить императора. Предупредить о проигрыше. Или же отправиться к главарям христиан и рассказать о… о том механизме, который мы приготовили и который стоит у нас во дворе.

Василий не мог поверить своим ушам. Елена была готова предать своего благодетеля. Того, кто выкупил ее, кто вырвал ее из нищеты, кто позволил, кто дал ей возможность развивать разум и холить свою красоту.

— Ты что, говоришь это серьезно? — удивился он. — Ты же не можешь предать своего благодетеля!

— Моего благодетеля? — она рассмеялась горьким тихим смехом. — Мой маленький глупышка! Ты, наверное, и не подозреваешь, что я с лихвой заплатила этому лживому самаритянину за все, что он сделал для меня. Я ему ничего не должна. Абсолютно ничего! Но дело совсем в другом. Я уверена, что он на грани сумасшествия. Только почему я должна следовать за сумасшедшим?

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Потому-то я хочу, чтобы ты понял. И потом… мне, может быть, понадобится твоя помощь. Может быть, настанет день, когда я захочу предупредить христиан… Но, — быстро продолжила она, — есть еще шанс, что он придет в себя. Но в любом случае, у меня есть одна идея… И я хочу предложить ее императору. Пусть вместо Симона полечу я. Я очень хорошо разбираюсь в той машине, что мы построили во дворе. Я могу пользоваться ею не хуже него, а может быть, даже и лучше.

— Я начинаю думать, что ты тоже сошла с ума.

— Я еще никогда не была в более здравом рассудке. Разве ты не видишь, что я могу кроме чудес предложить зрителям еще кое-что? Чего нет ни у одного волшебника. Красоту и обаяние.

— Елена, ты пугаешь меня! Тебя забросают камнями, словно крысу!

— А как ты думаешь, в красивую крысу они тоже будут кидать камнями? — Он услышал, как она тихонько рассмеялась в темноте. — Камни предназначаются уродливым и старым. — Тут голос ее изменился и стал менее уверенным. — Но, может быть, ты считаешь, что я не красива? Здесь, на кровати, рядом со мной есть место, но ты предпочитаешь стоить там, вдали. Послушай меня! Я должна повиниться перед тобой. Я два раза давала тебе выпить любовный эликсир. Ты догадался?

— Подозревал.

— Мне так хотелось завоевать твое сердце! Именно поэтому на моей одежде не было ни единой складки, ни одного узелка… Мои волосы были расчесаны и свободно падали на плечи… Я держала в руках вино и так надеялась, что моя любовь перейдет в него из моих пальцев. Я так хотела, чтобы эликсир растопил твое сердце. Наверное, ты сейчас думаешь, что самые сильные заклинания Симона и самые сильные его снадобья оказались бессильными. Нет, Василий. С каждой минутой я убеждаюсь, что они не возымели действия против тебя. Тебя, но не меня! Я сама оказалась жертвой! Я попалась в собственные сети.

Казалось, она забыла о предосторожности и вот-вот разрыдается от безысходности.

— Василий, неужели то, что я сказала тебе сейчас, не вызывает у тебя желания подойти поближе? Здесь рядом на кровати есть место… Подойди ко мне! — Она помолчала немного. — Я слишком понадеялась на свое обаяние. Ты молчишь… Что же это может означать? Может быть, ты хочешь, чтобы я ушла?

— Да, я хочу, чтобы ты ушла. — Ему нелегко дались эти заранее приготовленные слова. — Елена, я хочу, чтобы ты поняла одну вещь: всей моей жизни не хватит отблагодарить мою жену и ее деда за то, что они для меня сделали. Моей свободой, надеждой на будущее, миром в душе, счастьем — всем — я обязан лишь им. Даже если бы я не любил свою жену, я все равно остался бы ее должником до конца своих дней. Но я люблю ее. Люблю так, что образ ее заслоняет от меня все. Он будет заполнять мое сердце до конца жизни. Я люблю ее с такой силой, что ни за что на свете не хочу ни огорчать ее, ни омрачать чем-либо.

Елена ничего не ответила. Он протянул руку, и пальцы его наткнулись на лампу. Тогда, не без труда, после долгой возни в темноте, ему удалось наконец зажечь свет. Он поднял лампу высоко над головой и оглянулся по сторонам.