Игорь Коваленко - Печенежские войны

— Стойте здесь, как и подобает стоять посланцам, будто вам до черниговца нет никакого дела. Он — мой кровник!

Михайло перекрестился и решительно направился к Глебу.

Глеб чуть замедлил шаг, на продолговатом загорелом лице только на миг легла печать озабоченности, которая тут же сменилась вызывающей дерзостью — что же предпримет доверенный воеводы Радка? Не на вече они теперь, а в поле. Да и без меча идёт к нему кузнец! Сопровождавшие его печенеги остановились, не осмеливаясь копьём в спину подтолкнуть, чтобы шёл далее: видели, не простой урус вышел из города и торопится к кагану.

— Зачем ты здесь, черниговский гость? И что задумал, оставя город и направляясь к Тимарю? — Михайло заступил дорогу, встал крепко, не обойти, силу не применив.

Глеб вызывающе усмехнулся, помедлил, раздумывая, говорить ли с кузнецом, но не совладел с нервами и вспылил:

— Не твоё дело мои поступки судить, простолюдин! Иду к кагану выкупить свободный путь до своего Чернигова. До вашего города мне дела боле нет!

— Отсчитай нужное число гривен, и я сам войду в шатёр кагана с твоей просьбой. Воевода Радко только мне дал слово говорить с печенежским князем.

— Как задумал — так и сотворю! — выкрикнул черниговец, уперев руки в пояс. — Сойди прочь с дороги, или я вспомню твой вызов на судное поле! Смерть себе ищешь раньше срока!

— Русь вознамерился предать? Мнишь, взяв Киев, печенеги до Чернигова не дойдут? И не гривнами намерен, вижу я, откупить себе волю, а тайну Белгорода выдать находникам…

Глеб ступил навстречу, угрожающе крикнул, прервав Михайлу:

— Поди прочь с дороги, не то порешу!

Михайло не отступил, начал развязывать пояс поверх корзна.

— До кагана тебе надо ещё дойти! Биться будем на кулаках до смерти! — Михайло сердито глянул на остановившегося в недолгом раздумий черниговца, скинул голубое корзно. Глеб снял кунью шапку, свернул и положил на траву корзно, отстегнул пояс. Делал всё это медленно, словно всё ещё надеялся, что кузнец Михайло устрашится судного поля и уйдёт прочь с дороги: голыми ли руками сдержать сильного мужа, на поясе которого висит острый меч? Усмехнулся зловеще, наблюдая, как Михайло проворно закатывает рукава длинного платна.

— Готов ли? — спросил Михайло, становясь боком к супротивнику.

— Ну так смерть тебе, простолюдин! — с презрением выдохнул черниговец, выхватил меч из широких ножен и ступил на шаг вперёд.

Михайло с пустыми руками оказался против меча. Услышал, как за спиной выкрикнул что-то угрожающе Згар, возмущённо зароптали дружинники, но Ярый тут же их начал успокаивать властным голосом.

— Вот ты каков, гость черниговский! Вместо судного поля умыслил подлое убийство! Так не ходить тебе боле по Русской земле!

— На помосте ты и без меча куда как смел был! — издевался Глеб, надвигаясь на Михайлу, который всё так же стоял недвижно, загораживая дорогу к Белому Шатру.

«Порешит насмерть и не моргнёт подлыми глазами», — подумал Михайло в растерянности, не зная, что же теперь предпринять ему. Сделал последнюю попытку образумить черниговского гостя:

— Коль осталась в тебе хоть малая доля совести, садись среди нас! Вместе в Белгород возвратимся, и никто тебя бранным словом не упрекнёт. Одумайся, Глеб, ведь не варяжич ты и не булгарин с далёкого Итиля [110] Итиль — древнее название реки Волги. ! Одной земли мы дети!

— Смерть тебе! — выкрикнул черниговец на слова Михайлы и резко взмахнул мечом. Михайло отпрянул в сторону, успел скрутить корзно в тугой узел и свернуть его вдвое — отбить меч предателя было нечем. Он мог положиться только на силу ног и ловкость тела. Надо выбрать короткий миг, когда меч черниговца после взмаха окажется у ног, чтобы тут же сойтись грудь в грудь и задушить ворога руками, как душат змею, перехватив её за головой.

Единоборцы, словно два настороженных барса, ходили по траве кругом, и Михайло видел за спиной черниговца то посланцев с Ярым впереди — стоят, закаменев от напряжения, — то нукеров кагана и Белый Шатёр на холме, то далёкий Белгород с крепкими воротами, за которыми скрылись посланцы кагана. А теперь вот за спиной черниговца видны вновь густые и разноцветные уже заросли по берегу Ирпень-реки: крикливая сорока металась с ветки на ветку низкорослого карагача…

Нукеры кагана — нежданный поединок урусов был им в забаву — криками подбадривали единоборцев. Впереди рослых печенегов толмач Самчуга с удивлением взирает на знакомого ему важного русича, нежадного на арабское серебро. Михайло, заглушая крики черниговца — не проболтал бы чего о Белгороде! — кричал:

— Смерть тебе, кровник! Смерть на этом судном поле!

Несколько раз он скрученным корзном удачно отбивал меч черниговца в сторону, но всё же тот сумел достать левое плечо: сквозь разрезанное платно потекла кровь. Михайло понял, что безоружным долго не устоять. Ему ведь надо не себя спасти, а, напротив, врага удержать! Но чем? Как?

«Самая малая оплошность и…» — Михайло подобрался, напружинил сильные ноги. «Свалит меня ворог, кто тогда остановит Глеба? Кинется Згар безоружный и сам ляжет… Либо печенеги вмешаются, погибнут посланцы, все помыслы воеводы Радка порушат, и крепости не стоять долго!» И вновь отпрянул на шаг — меч со свистом сверкнул на вершок от лица перед самыми глазами. «Бог неба, не выдай ворогу на погибель», — прошептал про себя Михайло.

Острая боль обожгла взмокшую от напряжения грудь — меч взрезал платно, кровь смешалась с солёным потом… Михайло прикрыл пораненное мокрое место левой ладонью — благо, рана неглубокая, устоял на ногах.

— Подлый душегуб! Преступник древнего закона! Да расступится под тобой земля! — выкрикнул Михайло, чувствуя, как липкий туман усталости — не физической, но душевной — начал обволакивать голову, застилая глаза лёгким и невесомым пологом.

И вдруг за спиной гортанный выкрик:

— Возьми, урус!

Глухой удар у правой ноги, и Михайло едва не споткнулся о длинное печенежское копьё, которое вонзилось в землю рядом с ним.

— Самчуга! — выкрикнул благодарный Михайло. — Да спасут тебя боги земли и неба!

Он выдернул из чернозёма плоский и широкий наконечник, сжал пальцами тёплое толстое древко копья с отвисшим вниз пучком тёмных конских волос.

Черниговец застыл на широко расставленных ногах. Глаза забегали с широкого наконечника копья на лицо Михайлы, словно отыскивая в напряжённых его чертах след жалости к нему, Глебу. Недолгая растерянность сменилась испугом — мечом копья не пересилить, тем более у такого опытного ратника, каким был кузнец Михайло.

— Вот теперь и будет решать нашу судьбу судное поле, — выдохнул Михайло с видимым облегчением. — Одумался, изверг?