Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Меня не беспокоила вытекавшая кровь, я говорил сам себе: чем больше крови, тем лучше.

Поддерживая правой рукой левую, я, как раненый в бою солдат, переваливаясь с ноги на ногу, одиноко ковылял к вокзалу.

Там, за вокзалом, как раз собирались друзья. Они решили, что в беспорядочной схватке меня утащили в вагон, и я находился на грани между жизнью и смертью. У каждого было неспокойно на сердце. А некоторые хунвэйбины даже всплакнули. Как только они увидели меня, сразу обрадовались, окружили, стали задавать всякие вопросы:

— Ай-я-я, как же это тебя угораздило так сильно пораниться? Девушка-хунвэйбинка выхватила сверкавший белизной носовой платок и стала меня перевязывать.

Я, слабо улыбнувшись, безразлично отвечал им:

— Не важно, не имеет значения, немного ножичком пырнули. — Носовой платок тут же пропитался кровью. А девушка, перевязавшая руку, ласково спросила:

— Сильно болит? — она сочувственно смотрела мне в глаза. Она боготворила героя. Я догадывался, что если бы мы были всего лишь вдвоем, она, вероятно, могла бы поцеловать меня. К сожалению, там собралась целая толпа.

Мое честолюбие было удовлетворено сполна.

— Даже ножи пустили в ход? Мы должны притащить сюда всех людей этого союза и сделать так, чтобы впредь не доходило до таких серьезных скандалов!

— Это, конечно, большая неприятность, в каждом вагоне натолкано, как сельдей в бочке, в этом поезде от 3 до 4 тысяч человек! Мы с вами всего лишь малая группа добровольцев, а они — крупный союз!

— Ты не разглядел на повязке того пацана, из какой он школы, какой организации?

— Надо непременно найти подходящий случай, чтобы отплатить за то, что случилось, сегодня!

Мои друзья, включая девушек-хунвэйбинок, тоже получили различные по тяжести ранения. Я сказал:

— Ладно, хватит! Сегодняшний инцидент закончился, и на этом все! Их желание повстречаться с председателем Мао тоже надо понять.

Мои слова возмутили всех моих друзей.

— А мы? Почему не может быть понята наша душевная боль о председателе Мао? Наоборот, за нее нас наказали!

— Их забота о председателе Мао — вранье! А правда в том, что, не заплатив ни гроша, они прогуляются в Пекин!

— Многоуважаемый председатель Мао не может не принять их! Как только они приедут, сразу будут удостоены великой чести приобрести политический капитал, а мы за душевную боль о председателе Мао наказаны, знает ли об этом начальство из Центрального комитета по делам культурной революции? Знает ли об этом многоуважаемый председатель Мао?

— Вот именно! Две газеты одновременно могут опубликовать сообщение о том, что хунвэйбины, днем и ночью беспокоящиеся о председателе Мао, счастливы от того, что были на смотре у великого вождя!

В словах моих друзей звучало крайнее возмущение несправедливостью, унижением, крайнее несогласие с тем нелепым положением, в котором они оказались.

Я сказал:

— Наша душевная боль о председателе Мао — это глубокое чувство к нему, исходящее из наших сердец, наши сегодняшние действия — это проявление самой конкретной, самой большой преданности председателю Мао! Так стоит ли обращать внимание на то, что нас побили, что пролилась кровь? Не надо роптать по мелочам!

На это мои друзья никак не отреагировали. Было видно, что покорил их своим политическим сознанием.

Несколько парней-хунвэйбинов с затычками в носах, сделанными из бумаги для остановки течи крови, присоединились к моим словам:

— Правильно, правильно, боль за председателя Мао необходима, пусть даже председатель Центрального комитета по делам культурной революции не будет знать об этом, однако наши сегодняшние действия будут вписаны в историю хунвэйбинов!

— Кто напишет?

— Мы сами! Честно впишем страницу в анналы истории!

И тут, похоже, все мы в том, что были побиты, получили ранения, пролили кровь, увидели великолепие, почувствовали гордость за себя, перед нами собственный образ озарился ореолом славы...

Когда я возвратился домой, мать, схватив мою раненую руку, горько заплакала. У одних спрашивала, нет ли лекарства «эрбайэр», у других просила жаропонижающий порошок, боялась, как бы у меня не было столбняка.

Она без умолку причитала:

— Каждый, кто думает о председателе Мао, пусть едет в Пекин! Председатель Мао с удовольствием разрешил им приехать, зачем же вы задерживали поезда, мешали другим людям!

— Мама, ты не права! Многоуважаемому председателю Мао уже много лет, разве постоянными смотрами он не повредит здоровью? Организм многоуважаемого председателя Мао надрывается от перегрузок, кто поведет дальше корабль китайской революции? Кто поведет весь китайский народ к коммунизму? Две трети человечества в пучине страданий, председатель Мао и для них путеводная звезда!

— Да, это так, — сказала мать, слушая меня и кивая головой в знак согласия с моими доводами, — сейчас в каждом доме, в каждой семье есть портрет председателя Мао, их можно купить на любом углу, в любом месте. Когда думаешь о председателе Мао, взгляни на его портрет, ты яснее ясного увидишь его знакомый подбородок, лоб и ту родинку долголетия. До Пекина тысяча ли, их не перепрыгнешь, приходится лишь издали смотреть на одинокую фигуру многоуважаемого, стоящего на трибуне Тяньаньмэнь. Смотр за смотром — это же тяжелый труд, разве допустима такая большая нагрузка?!

Выговорившись, мать бросила взгляд на наш домашний портрет председателя Мао, висевший на стене. В том взгляде ясно просматривался элемент заискивания. Как будто то был не портрет Мао, а сам председатель собственной персоной. И сказанные ею слова были предназначены не мне — ее сыну, а в расчете на то, что их услышит Мао.

С портрета председатель Мао нам вечно улыбался...

Через три дня я вместе группой друзей-хунвэйбинов сел в поезд, отправлявшийся в Пекин.

Один из друзей сказал:

— Ведь некоторые не искренне болеют о председателе Мао, и какая надобность в том, чтобы мы прислушивались к тому, что советует Центральный комитет по делам культурной революции? В конце концов, их советы — это еще не слова председателя Мао, возможно, председатель Мао сам хочет, чтобы на его смотр в Пекин приезжало как можно больше хунвэйбинов. А мы, как олухи, болея за него, на самом деле, возможно, как раз изменяем истинным желаниям председателя!

Все единодушно сочли, что в словах этого парня есть доля истины, и решили ехать в Пекин. Что касается наших революционных действий по блокированию поездов, идущих в Пекин, то об этом все молчали, как будто набрали в рот воды, не упомянули ни единым словом. Каждый счел, что был побит, получил ранение или пролил кровь по недоразумению, когда «хороший человек побил такого же хорошего».