Владимир Дарда - Его любовь

После таких разговоров Ляле начинало казаться, что ее суженый — военный. С этим она засыпала, с этим просыпалась. На улице стала внимательнее присматриваться к военным, словно надеясь угадать, кто же из них ее.

Но все это скоро кончилось. Однажды Уманские пригласили Кузякиных к себе — кажется, по поводу какой-то годовщины со дня замужества Рены. И в этот вечер познакомилась Ляля с капитаном Зарембой.

Словно совершенно случайно попали они за столом на соседние места, и капитану пришлось ухаживать за ней. Он следил за ее тарелкой и рюмкой, а попутно присматривался и к ней самой, довольно симпатичной девушке, которая ему понравилась.

Больше того. Ничего не зная о намерениях хозяев дома и ничего не подозревая, капитан Заремба, так сказать, по собственной инициативе и по зову собственного сердца всячески старался понравиться Ляле. Молчаливость ее он воспринял как равнодушие к нему, и это еще больше разжигало его: ему, уже немолодому холостяку, очень хотелось добиться Лялиного расположения. Он был в этот вечер исключительно возбужден и все время блистал такими изысканными манерами, что порой и сам себя не узнавал.

И несмотря на то, что был капитан лет на пятнадцать старше Ляли, он все же понравился ей. И, скорее всего, потому, что очень понравился матери, Уманским и всем гостям.

Когда Заремба впервые появился на коммунальной кухне и ощутил на себе не в меру заинтересованные взгляды незнакомых ему людей, он не смутился, а, браво пристукнув каблуками, отчеканил так громко, словно стоял перед солдатской шеренгой:

— Привет труженикам тыла!

Всем это понравилось. А Филиппович глянул на нового зятя Кузякиных поверх очков и многозначительно спросил:

— А вы уже почувствовали себя на фронте?

Заремба не понял намека и не менее бодро отрубил:

— Вся наша жизнь — борьба!

Филиппович хотел было растолковать свою мысль, но вовремя заметил, как подмигивает ему тетя Маруся: мол, помалкивай, старый, не лезь. И он только что-то невыразительно промычал.

Когда же Заремба, отчаянно фыркая, умылся, словно у себя дома, и, весело сверкая глазами, ушел из кухни, все наперебой стали высказывать свои впечатления. Летчик, конечно, всем понравился, и кое-кто не скрывал своей зависти к Ляле, которой все-таки, неизвестно, за какие такие заслуги, везет. Может быть, такой зять и Александре придется по вкусу, и угомонится она хоть немного, и всем станет от этого легче.

— А брыкаться станет, — заметил Филиппович, — то этот, поди, и на гауптвахту посадит. Он такой!

Не понравился Заремба только дочери тети Маруси, восьмикласснице Зое.

— Ха, жених! — надула она губы. — Старый… Я б за такого не пошла.

— А тебя пока никто еще не берет, — оборвала ее мать.

Капитан Заремба действительно оказался приличным зятем и даже вроде бы Александре Викентьевне нравился. Но в том-то и беда, что жить мирно, тихо, как все люди, Кузякина просто не умела. И через некоторое время она снова ни с того ни с сего набросилась на Лялю и, сев на своего конька, разбушевалась и обозвала дочь дурой и растяпой.

Заремба был дома и, услышав это, решительно заявил:

— Чтобы я больше таких слов не слышал! Ляля — моя жена!

— А моя дочь!

— А моя жена! — твердо повторил Заремба.

Ляля посмотрела на мужа так, словно впервые его увидела. Мать заметила этот откровенно благодарный взгляд, и он ее испугал. Она сразу же нахохлилась, как кошка перед собакой, потому что не привыкла, чтобы ей не подчинялись.

— А вы мне не указывайте! Пока еще я здесь хозяйка!

— Это почему же вы хозяйка? — с нескрываемой иронией спросил Заремба, сделав ударение на слове «вы».

— Потому что квартира моя!

— Была ваша, стала наша! — с улыбкой, очень бодро ответил зять!

Александра Викентьевна опешила и не смогла вымолвить в ответ ни единого слова.

Молча вышла на кухню и только там, опомнившись от удара, выместила обиду на Зое — девочка, опаздывая на танцы, посмела в купальнике стирать на кухне свой платочек. Александра Викентьевна завела длинный и нудный разговор о бесстыдстве современной молодежи.

А что касается зятя, то с ним она после первой стычки долго не разговаривала, а потом помирилась, сделав вид, что осознала собственную слабость.

На самом же деле это было такое перемирие, при котором один из противников, зорко и пристально следя за неприятелем и обнаруживая его слабые места, собирается с силами, чтобы нанести решительный удар.

Так и случилось однажды утром, когда все очень торопились — на службу, на рынок, в школу, в магазин. Торопилась и Ляля, и поэтому, когда она наливала в стаканы чай, крышка от чайника упала на вазочку с вареньем и варенье разбрызгалось по скатерти. Александра Викентьевна изменилась в лице, вся задрожала и опять-таки набросилась на дочь. Пожалуй, она не проявила бы такой прыти, если бы знала, что за Лялю никто не заступится. Но именно на это она и рассчитывала. Заремба обязательно заступится за жену, и тогда она, Александра Викентьевна, переключится с дочери на зятя и выскажет ему все, чего не смогла высказать из-за своего долгого вынужденного молчания.

Расчет был абсолютно точный. Заремба, застегивая начищенные пуговицы кителя, сразу помрачнел и произнес твердо и решительно:

— Я вас последний раз предупреждаю!

— Он меня предупреждает! — истерически выкрикнула Кузякина.

И затем сыпанула таким ливнем наиоскорбительнейших слов, как будто и в самом деле прорвался у нее какой-то запасной желчный пузырь, наполненный ненавистью к людям.

Пускай, мол, он не думает, что если капитан, то может командовать всеми и кто-то его боится. Она тоже не пешка! Имела дело и с генералами, и их тоже ставила на свое место. Потому что никто не имеет права издеваться над людьми! Никто! Не те времена! Пусть над своими солдатами изгиляется, а она стоять перед ним навытяжку не собирается. А в случае чего, она и в райком партии дорогу знает, и в политотдел, и к командиру части. И не позволит какому-то там офицерику в ее доме командовать!

Заремба ошалело слушал эти неожиданные, дикие обвинения и угрозы. Вникнуть в их смысл он не пытался (все, что было сказано, по его мнению, не имело никакого смысла), а лихорадочно думал только об одном — как бы угомонить тещу, чтобы ее воплей не слышали соседи и не подумали чего-нибудь дурного о нем, капитане Зарембе.

— Тише! — негромко, но грозно попросил он.

Но это было для Александры Викентьевны словно красное для быка, и она завопила еще громче.

На кухне уже услышали ее, Филиппович тяжело вздохнул и сказал:

— Началась обкатка.

Тогда Заремба, так и не найдя лучшего выхода и потеряв всякое терпенье, налился кровью, схватил стул и, гаркнув изо всех сил «Молчать!!!», так бабахнул им об пол, что в руке у него осталась только спинка, а стул разлетелся так легко, словно был какой-то составной.