Джанет Глисон - Мейсенский узник

Эти работы привели короля в восторг, и он, к радости Бёттгера, тут же назначил Ирмингера художественным руководителем мануфактуры с наказом разработать ряд изделий, которые будут пользоваться успехом у ценителей роскоши, у среднего класса и у иностранцев. Как и Бёттгер, Ирмингер жил в Дрездене и здесь, в своей мастерской, создавал прототипы будущих изделий — из бронзы, а в Мейсене или Дрездене с них делали глиняные формы. Раз в несколько месяцев — куда чаще Бёттгера — он ездил на мейсенский завод и проводил там по несколько дней кряду, приглядывая за производством и объясняя новым работникам, как добиться желаемых результатов.

По мере того как уровень мастеров рос, Бёттгер старался выпускать все более разнообразную продукцию. В 1712 году он усовершенствовал некоторые крупные формы и, с обычной своей чрезмерной самоуверенностью объявил смотрителю фабрики Штейнбрюку, что теперь готов выпускать «камины, столешницы, колонны и пилястры, дверные косяки, лари большие и малые, античные урны, плиты для покрытия полов, шкатулки для украшений, колокола, хлебницы и шахматы». Другими словами, Бёттгер утверждал (по обыкновению, слегка преувеличивая), что изобретенный им материал годится практически для всего.

Из всей бёттгеровской красной керамики наиболее успешными стали чашки для трех напитков, к которым европейское светское общество приохотилось в семнадцатом веке: кофе, шоколада и чая.

В условиях плохой санитарии вода представляла большую опасность для здоровья. Помогало кипячение (хотя о бактериях тогда еще не знали), однако требовались какие-нибудь добавки, чтобы заглушить неприятный вкус. Чай, кофе и шоколад отлично справлялись с этой задачей, к тому же они содержат кофеин, благодаря которому те, кто их пил, получали приятный заряд бодрости без нежелательных последствий, которые влечет за собой употребление алкоголя.

Кофе завезли в Европу из Аравии, где он известен с четырнадцатого столетия. Какао обнаружили в Мексике испанские конкистадоры. Чай, как и фарфор, происходит из Китая; там его пили задолго до того, как европейцы услышали само это слово. На кантонском диалекте он называется «ча». Его впервые попробовали в Кантоне португальские купцы; в 1580-м они уже возили этот товар в Лиссабон. В 1613 году географ Самюэль Пёрчас, рассказывая о Китае, писал, что гостям там подают «чья, настой неких листьев, весьма дорогостоящих, от которого ни в коем случае нельзя отказываться, как и от других подношений». Век спустя чай, как и многие другие восточные товары, вошел в моду по всей Европе.

Во времена Бёттгера употребление этих трех напитков стало непременной частью светского ритуала, однако не существовало еще общих правил, как их подавать. Один из первых дошедших до нас сервизов для чая и кофе сделан между 1697-м и 1701 годами Динглингером, придворным ювелиром Августа, в честь его восшествия на польский престол. Массивную золотую пирамиду — подставку — венчает чайник, установленный на самом верху, словно священная реликвия. В сервиз входят великолепные золотые сахарницы, искусно вырезанные фигурки из слоновой кости, хрустальные вазы с изящной гравировкой — все усыпано тысячами алмазов и других драгоценных камней. Примечательнее всего в бесценном сервизе, что чашки сделаны из золота и покрыты эмалью, имитирующей восточный фарфор, ибо при всех своих, казалось бы, безграничных возможностях — невероятном мастерстве и таланте, обилии золота и самоцветов — Динглингер, как, впрочем, и любой другой ремесленник в стране, не мог представить королю настоящий чайный фарфор саксонского производства.

Разумеется, такая роскошь предназначалось лишь для украшения парадного стола. Если бы король собирался пить из этих чашек каждый день, Динглингер столкнулся бы с еще более трудной задачей. Чтобы прихлебывать горячий напиток, не обжигая губ, нужна посуда, которая выдерживает кипяток, но сама не нагревается. Серебро отлично подходит для чайников и кофейников, а вот для чашек не годится, потому что хорошо проводит тепло. Тоже самое относится и к любому другому металлу.

Иное дело керамика, ведь у глины коэффициент теплопроводности низкий. Предприимчивые жители Делфта в ответ на растущее увлечение кофе, чаем и шоколадом наладили выпуск фаянсовых чашек. Однако у керамики есть свои недостатки: она пориста и, следовательно, при малейшей трещине (а глазурь легко трескается) теряет водонепроницаемость.

На Востоке чай заваривали в невысоких сосудах с плотно прилегающей крышкой и наливали в фарфоровые пиалы. Пёрчас в 1613 году писал, как подают чай в Китае: «насыпают в фарфоровую мисочку совсем немного — не больше, чем поместилось бы в ореховой скорлупке, — и употребляют с горячей водой». Узнав, что европейские варвары предпочитают подавать восточный напиток в сосудах с носиком и ручкой, китайцы решили и тут не упустить свою выгоду: наладили выпуск чайников исинской керамики на экспорт, вероятно по образцу европейских серебряных или фаянсовых.

Увидев восточные копии европейских чайников, Бёттгер понял, что его материал еще тоньше китайского и точно так же способен выдерживать кипяток. Так происходило взаимное обогащение культур: идея, совершив полный круг, вернулась из Китая в Европу, где ее тут же приняли на ура.

Август по достоинству оценил подражания экзотической китайской керамике, выпускаемые его мануфактурой, и не замедлил пополнить ими свою коллекцию. Еще в больший восторг он пришел, когда Бёттгер презентовал ему «тончайший сосуд, ни в чем не уступающий Ост-Индскому красному фарфору, превосходящий мрамор и порфир тонкостью и красотой». Аппетиты короля росли день ото дня. По мере того как производительность фабрики увеличивалась, Август забирал себе все больше ее продукции. Для своего дворца он заказал Бёттгеру вазы шестьдесят сантиметров высотой и блюда полметра в диаметре. Всего для собственной коллекции Август приобрел восемьсот предметов — не считая того, что дарил заезжим князьям и сановникам в стремлении похвастать успехами своей новой мануфактуры.

Как покровитель завода Август мог покупать его продукцию с большой скидкой, но несмотря на эту привилегию, предпочитал не платить вовсе, считая, что имеет на это право. Крупные королевские заказы усугубляли и без того нелегкое финансовое положение Бёттгера. Производительность фабрики росла, а прибыли все не было. За полтора года со своего открытия Мейсенская мануфактура выпустила тринадцать тысяч предметов — они лежали на складе, готовые для продажи, а покупатели могли выбирать из образцов в специально отведенном помещении. Тем не менее, по расчетам Штейнбрюка, расходы за этот период на пятьдесят процентов превысили доход.