Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Пашка потоптался на месте и вдруг заявил, что дальше не пойдет, потому что если дядько Сидор вступит в бой с энкэвэдистами, то ему может понадобиться помощь.

— Да какая от нас помощь? — без особой уверенности попытался вразумить товарища Димка Ерофеев, увидев в предложении товарища еще большую опасность, чем в движении вперед. — У нас и оружия-то нету. Не с лопатой же против винтовки — даже смешно.

— Ничого, — упрямо стоял на своем Пашка. — Дядьку Сидора могуть поранить… Що тоди? Вин усих энкэвэдистов порешит, а його поранят, ось мы йому и споможимо. Ни, ты як хочешь, Дмытро, а я дальш нэ пиду.

Димка не стал спорить: ему было, в сущности, все равно. К тому же он понимал, что если они не смогли вместе с бывалым Плошкиным уйти от погони, то вдвоем с Пашкой им не уйти и подавно. Его охватило такое же тупое равнодушие, какое он испытал после подписания бумаги с признанием своей вины, страшась новой встречи с Сонькой Золотой Ножкой. Он мотнул головой и затравленно огляделся, будто Сонька притаилась где-то поблизости.

И они остались, предварительно найдя себе укромное местечко под корнями старой, искривленной ветрами сосны, которая, как оказалось, прикрывала довольно вместительную каменную нишу.

Солнце с их стороны еще светило во всю, когда до них долетели раскаты двух выстрелов, после которых установилась мертвая тишина, так что казалось, что дело не в тишине, а в том, что они оглохли сами, и Пашка, будто проверяя себя, время от времени запускал в ухо палец и с ожесточением вращал его там.

Парни сидели в своей норе, чутко вслушивались в тишину и таращились во все глаза сквозь переплетение корней в ту сторону, где едва заметная звериная тропа выбиралась из кедровника и, попетляв по разнотравью среди валунов и острых выступов скал, ныряла в пихтовые заросли. На этой тропе должен показаться либо Плошкин, либо преследователи.

Но не показывался никто. Пылали в закатном огне скалы, тлел кедровник, какие-то птицы бесшумно проносились в неподвижном воздухе, а из кедровника текли осторожные звуки непонятной жизни: то возня, то писки, то потрескивание веток.

Вот уж и совсем стемнело, а Плошкин все не шел и не шел. Чтобы самим отправиться на его поиски в такой темноте, не могло быть и речи. И парни, устав от ожидания и тревог, уснули, прижавшись друг к другу, как два горных сурка, прячущиеся от орла.

Едва небо посветлело, как Игарка бесцеремонно растолкал Кривоносова.

Сыпал мелкий дождь. Тайга пробуждалась. Пробовали свои голоса птицы, стучал дятел, прямо над головой парил орел, описывая круги, снижаясь все ниже и ниже, но, заметив внизу шевелящихся людей, резко отпрянул в сторону и пропал из глаз.

Где-то поблизости прокаркал ворон.

Игарка высунулся из лощины и, не поднимая голову выше травы, осмотрелся: никакого движения. Было ясно, что орел и ворон проявили любопытство именно к ним. И пусть. Вряд ли каторга, если он где-то поблизости, придаст этому значение. Однако он, скорее всего, ушел, иначе орел в первую очередь заметил бы его: Игарка был уверен, что люди чужого народа не могут так знать тайгу и так в ней укрываться, как это делают ее исконные жители, да еще так, чтобы он, опытный охотник и следопыт, этого не заметил. Нет, конечно, встречаются и среди русских неплохие охотники, но куда им до Игарки.

Проверив рану Кривоносова — она оказалась чепуховой и уже взялась корочкой, Игарка сменил мазь и листья, снова затянул поверх гимнастерки холстинную повязку.

Укрывшись брезентовым дождевиком, они поели, — быстро, но плотно. Потом покурили, выдыхая дым в траву и разгоняя его руками.

— Твоя, начальник, сиди здесь маленько, Игарка ходи и смотри делай, куда каторга ходи, — тихо заговорил Игарка, вытряхивая из трубочки пепел. — Потом ходим вместе. Хорошо будет.

— Давай, — легко согласился Кривоносов. — Только учти: тот, который стрелял в нас, мужик опытный, воевал. Он, может, нас в кедрачах поджидает.

— Ничего, однако. Игарка тоже опытна, тоже воевал.

— Где же это ты воевал? — удивился Кривоносов.

— Тайга воевал делай. Семенов воевал, партизан воевал. Плохой люди поселок приходи, кушать бери, баба бери, лодка бери, ружье тоже бери. Шибко плохо делай якута. Игарка за ним ходи, стреляй. Вот сколько человек, однако, стреляй делай, — показал Игарка восемь пальцев.

— Да кто ж они были-то? Красные или белые?

— Моя не знай. Плохой люди тайга ходи. Плохой люди — черный медведь-шатун есть: спать зима нету, тайга ходи, всем плохо делай. Его надо стреляй делай. Тогда всем хорошо: якута хорошо, становой хорошо, руски тоже хорошо.

— Вот и пойми тебя, — хмыкнул Кривоносов. — Да тебе, как я погляжу, что белые, что красные, лишь бы тебе хорошо было.

— Ничего, однако, — согласился Игарка. — Моя хороши люди плохо делай нету. Игарка хороши люди есть, — закончил он убежденно. И добавил: — Однако, твоя отдыхай маленько.

Приподнявшись, Игарка надергал пучки трав и рассовал под какие-то шнурочки и завязочки на своем малахае и зипуне, став похожим на копешку сена, сразу раздавшись вширь чуть ли ни вдвое. Выбравшись из лощинки, согнувшись, почти касаясь руками земли и волоча над нею свою длинную винтовку, медленно двинулся в сторону леса, часто останавливаясь и надолго замирая. Через минуту он будто растворился в серой мути среди черных пеньков и камней.

Плошкин очнулся от тяжелого сна и долго пялился в серую мглу, не понимая, то ли еще ночь, то ли ненастное утро. За шиворот ему капнуло с ветки, он вздрогнул — сна как не бывало.

Плошкин лежал в буреломе на краю леса. Пожар когда-то прошел здесь ровным фронтом, как четырехлемешный плуг за трактором "фордзон", лишь опалив часть деревьев, торопясь скорее добраться до вершины хребта. Отсюда, где затаился Плошкин, хорошо видна поляна, гари, край кедровника и очень смутно — каменистые гольцы. И та вывороченная с корнем пихта, откуда он стрелял.

Вчера вечером эти двое как в воду канули, но не могли они уйти далеко, не могли: затаились, небось, где-то рядом и тоже выжидают. Им, если здраво рассуждать, и невыгодно уходить, не выяснив, кто стрелял и куда он подевался. Наверное, про Плошкина они знают: прохвессор выболтал или грузинец. И про винтовку с четырьмя патронами — тоже.

Хотя… откуда им знать про патроны-то? Сидор Силыч никому не говорил о том, сколько у него патронов. Даже Пашке Дедыко. Просто так не говорил, на всякий случай. У него мог быть и один патрон всего, и целая пригоршня. Поди знай! А от этого многое зависит в поведении преследователей. Они, само собой, должны думать, что у него патронов куры не клюют. Зачем им рисковать? И вести себя будут соответственно. Теперь для него главное — терпение. Теперь сам Плошкин должен превратиться из дичи в охотника.