Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

В небольшом помещении Центрального аэрогидродинамического института собрались руководители отдельных конструкторских групп: Петляков, Архангельский, Ильюшин, Мясищев, Сухой и другие, отвечающие за разработку отдельных частей самолета — всего человек пятнадцать. Почти все ровесники, разница в возрасте весьма небольшая — три-пять лет. Почти все в начале двадцатых закончили военно-воздушную академию РККА имени профессора Жуковского, начинали с постройки планеров в какой-нибудь кроватной мастерской, зачастую сами же и летали на них в Коктебеле. Туполев, пришедший в авиацию в 1914 году, старше остальных лет на десять-пятнадцать (родился в 1888 году). Он отобрал в свое ОКБ помешенных на авиации людей, понимающих друг друга с полуслова, полувзгляда.

Ждали Туполева. Курили. Пили чай, разбившись на группы по взаимным симпатиям, интересам и даже в соответствии с иерархией. Разговаривали. Но не слишком громко. И в основном на бытовые темы. Зачем их собрал Туполев, не знал никто. Однако заметили отсутствие Якова Ивановича Алксниса, начальника ВВС РККА, и Михаила Моисеевича Кагановича, наркома авиапрома. Следовательно, разговор будет сугубо технический, не для посторонних ушей.

Туполев опаздывал.

Бытовые темы себя исчерпали. Перешли к делам ЦАГИ. Но без всякого азарта: дела как дела, надо бы лучше, да все как-то не получается, все время что-то — или кто-то — мешает.

Небольшая группа ведущих конструкторов, устроившаяся за отдельным столом, попивала крепко заваренный чай и многозначительно молчала. И каждый знал, о чем молчат остальные: с некоторых пор их все более тяготит опека Главного, все они мечтают о собственных КБ и собственных же самолетах своего имени. Но поднимать этот вопрос при безоговорочном диктате Туполева никто не решается. Шутили: вопрос поднимешь — тут же опустишься до рядового инженера. Тихо завидовали заграничным коллегам — даже те, кто состоял в партии: на Западе талантливый человек всегда может пробиться «в люди» и ни от кого не зависит. А в СССР зависишь от какого-нибудь партийного бонзы, который в технике вообще, а в авиационной — в особенности, ни рыла, ни уха. Те же Алкснис и Каганович… Последний занимает свой пост исключительно потому, что брат его, Лазарь Моисеевич, член Политбюро. Лазарь хотя бы умен и деловит, а этот — не пришей кобыле хвост. И вообще… Если бы не революция, каждый из них сейчас имел бы не только КБ, но и свой завод, и счет в банке, и много чего еще. Как тот же Сикорский. А Кагановичи стояли бы за прилавками. Или валили лес в зауральской тайге.

Конечно, конструкторы самолетов в сравнении с обычными гражданами СССР обласканы властью, но, как говаривал Пушкин: «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь». Правда, кнута от советской власти они еще не пробовали, все больше пряника, но и кнут где-то всегда рядом. Одно держит этих людей в нынешней России: «любовь к отеческим гробам» и к своей профессии. Тем более что это даже и не профессия, а нечто вроде болезни, которая не отпускает тебя ни днем, ни ночью, требуя все новых и новых жертв ради конечной цели: увидеть в небе тобой — лично тобой! — сконструированный самолет, самый быстрый, самый надежный, самый красивый, самый-самый…

— У вас, Владимир Михайлович, — обратился Архангельский к Петлякову, поставив свой стакан на блюдце вверх дном, — АНТ-42, по-моему, уже на выходе?

— Что вы, Александр Александрович! — воскликнул Петляков. — Даже еще не закончили расчеты на прочность и аэродинамику!

— Я как раз имею в виду именно это… Извините. Мне казалось… Да и Андрей Николаевич справлялся. Сами понимаете: сверху давят. А у Андрея Николаевича до всего руки не доходят.

— Я все понимаю, но в данном случае, как говорится, выше себя не прыгнешь, — пожал плечами Петляков. И тут же добавил, зная, что Архангельский — правая рука Туполева, и разговор завел неспроста: — Но мы стараемся, бригада переведена на усиленный режим работы, люди работают с воодушевлением…

— Да-да, я понимаю, понимаю, — пробормотал Архангельский. — Но время… время очень поджимает.

За стенами здания несколько раз испуганно вякнул клаксон автомобиля, в дальних коридорах возник какой-то шум, и кто-то, сдерживая голос, прокричал:

— Приехал! — и добавил: — Чернее тучи.

А кто-то произнес с сожалением:

— Эх, надо было пригласить хотя бы одну даму!

Кое-кто понимающе засмеялся: Туполев не стеснялся материться при своих коллегах, ему, разумеется, подчиненных, если среди них не обнаруживал ни единой женщины.

Но по деревянному скрипучему полу уже слышались тяжелые шаги Главного — и все притихли, рассевшись за длинным столом по заранее отведенным местам.

Андрей Николаевич вошел, расстегивая на ходу пальто, отдуваясь. За председательским столом, исполняющим роль перекладины в букве «Т», пальто снял, аккуратно сложил, опустил его на спинку стула, сверху шерстяной шарф и кепку. Пригладил редкие волосы, внимательно оглядел собравшихся, поморщился: кого-то не хватало. Но уточнять, кого именно, не стал, пробормотал:

— Эть твою мать-корову подобру-поздорову… — после чего перешел к делу, сдабривая речь крепкими выражениями: — Я собрал вас здесь исключительно потому, что среди нас завелись людишки, которые пишут наверх всякие кляузы… сикофанты, растуды их в душу, тра-та-та-та-та! И то им не так, и это не этак. И кому пишут? Тем, кто ни тра-та-та не понимает в авиации! Ну, дадут вам КБ. И что? Что, я вас, тра-та-та, спрашиваю? А ничего! Из ваших бредней настоящего аэроплана не сделаешь. Можно сделать нелетающий тра-та-та! А за растрату государственных средств по вашей голове так погладят, тра-та-та, что и мозгов не соберешь. Это вам не прошлые времена, когда братья Рябушинские могли отстегнуть сто тыщ, и если эти тыщи вылетали, тра-та-та, в трубу, а такое случалось сплошь и рядом, то братья лишь посмеются, на том все кончится. Нынче другие времена. Не скажу, что хуже, тра-та-та, для нашего брата-авиатора. Но другие. И это, тра-та-та, забывать нельзя.

За столом улыбались: надо же так «украшать» свою речь, и чтобы ни разу не повториться. Но кое-кто морщился и хмурился, считая увлечение Главного личным для себя оскорблением. Архангельский, знающий Туполева со студенческих пеленок, объяснял такую привычку шефа, во-первых, как способ снятия нервного напряжения; во-вторых, работой в молодости землеустроителем в Тверской губернии. А там, сами понимаете, среда… И, наконец, теми шишками и оплеухами, которые доставались молодому Туполеву сперва от царской, а потом и от советской власти.

Туполев налил в стакан из графина воды, выпил, отер рот рукавом.

За столом молчали, смотрели в стол или в потолок, — кому как нравилось. Может, и были среди них те, которые писали кляузы, но кто ж себя выдаст? — дураков нету.