Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

И Туполев, усмехнувшись, продолжил, но уже голосом на полтона ниже:

— Мне известно, что кое-кто из вас считает, тра-та-та-та, что имеет полное право возглавить отдельное КБ. Но для этого надо иметь не только кое-что в штанах, тра-та-та, но и в голове. А в ней у вас одни бредни, лонжерон вам в тра-та-та!.. Когда я начинал, то не брезговал никакой работой. Спросите у братьев Архангельских: вместе начинали! Вместе, трехдюймовую заклепку вам в тра-та-та, клепали, пилили, строгали и вели расчеты под руководством Николая Егоровича Жуковского. В рот ему смотрели! Тра-та-та-та! Или я мешаю вам, тра-та-та, проявлять инициативу? Или хотя бы раз отмахивался от ваших бредней? А на поверку выходит, что кое-кто из вас решил, что уже ухватил самого господа, тра-та-та, за бороду? Я даже о себе так не думаю — обратите, тра-та-та, на это ваше сугубое внимание. Вы учитесь, и я вместе с вами. Придет время — летите! Удерживать не стану. Но тогда уж не только пряника, но и кнута не миновать. А пока лишь я один подставляю свой жирный зад за все наши промахи.

Туполев тяжело опустился на стул, повозил по крышке стола пальцем, оставляя на пыльной поверхности замысловатые следы, брезгливо пошелестел пальцами, отряхивая пыль. Затем продолжил:

— Как говаривал Пушкин: «Я классицизму отдал честь: хоть поздно, но вступленье есть». Теперь перейдем к делу. Двадцатка из ангара выползла. Начальство изволило захотеть, чтобы истребитель Поликарпова раскрутил в полете вокруг крыла три петли Нестерова. Без нас решили, без нас пусть и управляются, душу их тра-та-та-та. Однако, бригаде Архангельского глаз с «Максима Горького» не спускать. И если что-то там не так… Впрочем, надеюсь, что все будет так. Но главное для нас сегодня — СБ. Надо работать на опережение. Хватит плестись в хвосте у истребителей. А то получается: они дают 400 кэмэ в час, мы — едва 300; они 450, мы 350. Они вот-вот выйдут на 500, а мы на наших моторах, дай бог, на 380. Нам нужны свои хорошие моторы — их пока нет. Нам нужен высокоактановый бензин — его тоже нет. Короче говоря, всем и все ясно. Довожу до вашего сведения: в ближайшее время с группой представителей торгпредства еду в Америку. Посмотрю, что там у них и как. Постараемся купить их моторы. Далее. Намечаются перелеты наших ТБ-3 по столицам Европы. Пусть долбаные европеоиды посмотрят и почешут затылки. А то они думают, что мы здесь до сих пор щи лаптем хлебаем… тра-та-та-та-та. На этом все! Можете расходиться по своим рабочим местам. И чтобы во время моего турне по Америке ни-ни! — тра-та-та-та-та!

В тот же день бумага с подробностями о совещании авиаконструкторов легла на стол наркома авиапрома и председателя ОГПУ.

Вечером оба наркома информировали о нем Сталина, не решаясь без его ведома принимать соответствующие меры в отношении некоторых конструкторов, позволяющих себе слишком вольные высказывания в адрес высшего руководства.

Сталин, уже извещенный о совещании в ЦАГИ, прочитав жалобы наркомов, вяло отмахнулся рукой с дымящей трубкой, коротко бросил:

— Пусть работают.

Эти два слова по телефону передал наркомам секретарь Сталина Поскребышев. Наркомы вздохнули с облегчением.

Но Туполев в Америку так и не улетел.

Во время полета АНТ-20 над полем аэродрома, на глазах у многочисленных зрителей истребитель, исполнявший мертвые петли вокруг крыла восьмимоторного гиганта, благополучно совершив две петли, третью не рассчитал и врезался в крыло самолета. Оба самолета рухнули на летное поле. Погибло 28 человек: летчики, конструкторы, кинооператоры и просто пассажиры.

Через несколько дней Туполева и еще несколько человек арестовали.

— Боже мой! Боже мой! — восклицал только что вернувшийся с аэродрома в Тушино Алексей Максимович Горький, расхаживая по своему кабинету, время от времени вытирая глаза скомканным платком. — Это надо же придумать такую глупость! Вот вам и «Максим Горький»! Если с этого все началось, то куда же оно покатится дальше? А я всегда говорил, что невежество наших большевиков, дорвавшихся до власти, ничего хорошего для страны не сулит… Не могу об этой трагедии думать без слез. Не могу и ничего поделать с собой тоже не могу. Вот и природа… — и Алексей Максимович показал на окно, в которое ветер швырял пригоршни дождя.

Сидящий на диване Ромен Роллан, молчал, хмурился, курил, запивая дым от сигареты крымским вином. Не выдержав охов и ахов своего друга, заговорил сварливым голосом:

— Во Франция, иметь место такой трагедий. Прошлый год два самольет лететь… как это по-русски? — и он, направив одну ладонь вытянутыми пальцами на другую, показал, что летели они лоб в лоб. — Имел быть большой… э-э… трагедий. Самольет падать прямо на зритель. Много получать смерть и ранений. Это писать пресса. Такой трагедий иметь место Германия и Британия. Новое всегда иметь требований много жертв. Это ужасно, но это толкать наука вперед. Такой есть закон развитий человечество. Давай, Алекс, выпить за этот закон. Писатель constater factum — homo sapiens читать и думать.

— Увы! Увы! Увы! — согласился Алексей Максимович, вытер платком глаза, высморкался и пригубил бокал. — Но сколько смертей, боже мой! Сколько невинных смертей!

За окном прогромыхал первый весенний гром.

Оба подошли к окну, держа в руках бокалы.

По стеклам сползали вниз прозрачные струи, искажая заоконные линии домов, молодых деревьев, размахивающих едва зазеленевшими ветвями.

Быстро темнело.

В укромном месте сада неподалеку от Горьковской дачи в Горках, подальше от посторонних глаз, Максим Пешков и Петр Петрович Крючков, расположившись на скамейке, пили водку, закусывая деревенской колбасой, черным хлебом и солеными огурцами. Под скамейкой уже валялись две опорожненные бутылки «Московской».

Макс уже клевал носом, икал.

Где-то вдали глухо прогрохотал гром.

— Пожалуй, будет дождь, — произнес ПеПеКрю, с опаской оглядев небо в той стороне, откуда послышались еще робкие громовые раскаты.

— Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом, — продекламировал, очнувшись, Макс. И захихикал. — Где оно — голубое-то? Как это — в пустом небе «резвяся и играя»? А? Пе… Петр Петрович? Разве так бывает? Вот когда аэропланы столкнулись, вот тогда в голубом громыхнуло так громыхнуло. — Он снова икнул, его передернуло. Ухватившись за спинку скамьи, он тупо несколько секунд смотрел на собутыльника, то ли не узнавая его, то ли забыв, о чем собирался сказать. Тряхнув по-собачьи головой, погрозил Крючкову согнутым пальцем. Воскликнул: — А! Вот что я вам должен сказать, Пе… Пе… Петр Петрович: все писатели и поэты — вруны! И мой папаша — тоже врун. Наврет с три короба и — рыда-ает! Р-рыда-ает! А бросил нас с матерью, совсем маленьких, небось, не р-рыда-ал. Сестренка померла — тоже не рыдал. На Капри, а потом в Питере Ленина материл почем зря, а помер Владимир Ильич — зарыда-ал.