Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— Вот! — обрадовано воскликнул секретарь райкома, ткнув пальцем в сторону Ершова. — Вот настоящий партийный подход к стоящим перед нами насущным задачам! Очень даже правильный подход, товарищи. Потому что партия что от нас сегодня требует? Она требует от нас всемерной мобилизации крестьян-колхозников на сдачу в фонд пятилетки дополнительных сотен тысяч пудов хлеба, чтобы росла наша промышленность и обороноспособность, поскольку мировой империализм не оставляет попыток задушить нашу республику рабочих и крестьян всякими вредными кознями и провокациями. Как вам известно, германские фашисты во главе с ихним фюрером Гитлером как огня боятся мировой революции, почему в прошлом году и арестовали вождя немецких коммунистов товарища Тельмана. А еще они зверски убили пламенную революционерку Клару Цеткин, соратницу товарищей Ленина и Сталина, арестовали товарища Димитрова и других болгарских товарищей-коммунистов и устроили над ними позорный суд, который, как вам также хорошо известно, с треском провалился. А совсем недавно, то есть в феврале этого года, венские рабочие, доведенные до дикого отчаяния зверской капиталистической эксплуатацией, подняли вооруженное антифашистское восстание, но фашисты их жестоко подавили. Но ничего, дайте срок, дорого враги мировой революции заплатят за кровь наших австрийских товарищей-рабочих! — погрозился смолистым кулаком секретарь райкома. — Как указывает наш вождь и учитель товарищ Сталин, мир вплотную подходит к новому этапу всемирных революций и войн. И мы, рабочие и колхозные крестьяне, а также сознательные единоличники, должны быть готовы к такому историческому моменту. Исходя из вышесказанного, райком партии всемерно поддерживает инициативу товарища Ершова, как председателя передового колхоза. Я уверен, что и товарищ Скворцов с радостью принимает это предложение.

Молодой агроном приподнялся из-за стола президиума и — в знак согласия — покивал пушистой светловолосой головой. А сидящий рядом заместитель секретаря райкома по сельскому хозяйству наклонился к Кочергину и стал что-то говорить ему на ухо с явно недовольным видом. Но Кочергин, выслушав его, лишь отмахнулся и предоставил слово следующему оратору.

Пока другие председатели чесали затылки, соображая, как бы открутиться от сдачи семенного зерна, и вовсе не задумывались, зачем им могут понадобиться эти агрономы-желторотики, Михаил Васильевич схватил на лету: можно и нужно воспользоваться агрономом к своей пользе, то есть запудрить ему мозги, чтобы с его официального разрешения сдать в МТС столько зерна, сколько нужно для машинной обработки, а все остальное оставить себе и распорядиться им по-своему, но, опять же — с благословения агронома. А то сдай в МТС все — и шиш потом получишь обратно хоть зернышко, а если получишь, то совсем не то, что сдавал. Вот и в "Правде" написано… конечно, не о том, что "шиш получишь" — там об этом ни словечка, — а только последнему дураку должно быть ясно, что из этой сдачи образуется. Пока на памяти Михаила Васильевича все нововведения, направленные якобы на пользу крестьянину, кончались опустошением крестьянских амбаров и ларей, бескормицей для скотины и полуголодным существованием для колхозников. А ведь голодная лошадь плуг не потянет.

Да вот взять хотя бы недавнее нововведение: сдал продналог, засыпал семенной фонд и вези на рынок излишки, продавай по рыночной цене, покупай на вырученные деньги хоть племенного быка, хоть сеялки-веялки, хоть гвозди и даже ситец для премирования своих ударниц колхозного труда. А только едва разок-другой съездили на рынок, как сверху свалился дополнительный налог на строительство красного воздушного флота, потом сенной налог для кавалерии, — а нет сена, опять дай зерно, — и не успели оглянуться, как выгребли почти все из страхового фонда, из фуражного фонда и фонда общественного питания. Теперь, ясное дело, хотят забрать последнее. А почему? А потому, что в городе привыкли думать, будто у крестьянина сколько ни забери, а все у него что-то да останется. Да и к голоду крестьянину не привыкать стать. Будто крестьяне не люди, а животные вроде овцы или коровы — на подножных кормах проживут.

Агроном Скворцов, зарывшись в сено и укрывшись овчинным тулупом, спит в розвальнях позади Михаила Васильевича: уговорил-таки его Ершов на другой день после совещания без отлагательства ехать в колхоз "Путь Ильича", а чтобы тот не сбежал или его не перехватил кто-нибудь другой, привел ночевать к своей сестре Нюре, живущей здесь же, в Спирово, в собственном доме, замужем за паровозным машинистом. И до вторых петухов донимал Скворцова расспросами о последних достижениях агрономии.

Сам Михаил Васильевич уже несколько лет выписывает и читает от корки до корки все журналы по вопросам сельского хозяйства, так что подкован, что называется, на все четыре копыта, и может со знанием дела вести разговор хоть о селекции, хоть о последних достижениях в области обработки земли, хоть о борьбе с сорняками и болезнями растений и животных. И даже о пчеловодстве и прудовом рыбоводстве. Уморил он Скворцова своими разговорами, и тот спит теперь, пригревшись под тулупом, и во сне что-то иногда бормочет и улыбается.

Михаил Васильевич почмокал на лошадь губами, оглянулся на спящего агронома, покачал головой: нет, раньше, при царе то есть, жизнь была попроще, понятнее, что ли. Не сахар, конечно, так ведь и нынешнюю сладкой не назовешь. Или у крестьянина доля такая, чтоб все им помыкали? Вот был Михаил Васильевич на этом самом съезде ударников колхозного труда. Интересное, конечно, мероприятие. Сталин ему понравился и по виду своему уверенному и спокойному, и по тому, что говорил все верно и с пониманием дела, будто сам побывал в шкуре и кулака, и крестьянина-единоличника, и колхозника: все про всех знает, все мысли угадывает… Колхозник должен стать зажиточным — вот что сказал товарищ Сталин и тем поразил весь съезд. А только что это такое — зажиточный колхозник? Об этом ни гу-гу. На практике же получается, что зажиточность — великий грех с точки зрения социализма и мировой революции.

Чуть больше крестьянину дал на трудодень — из райкома крик: в иных городах, мол, хлеб по фунту на нос выдают, а вы у себя обжираетесь!

Может, потому так происходит, что на местах-то не Сталины сидят, а всякие там… не поймешь кто. Вот и этот мальчишка: без политики, видать, и клопа не задавит.

Или взять хотя бы сына Мишку, с которым Михаил Васильевич видался в Москве, пока шел этот съезд колхозников-ударников… С ним, с Мишкой-то, и говорить нормально совсем невозможно: ты ему слово, он тебе десять, а все слова не от жизни, а от рассуждений, и смотрит он на тебя, на отца своего, как на вконец отсталого человека. Да и живет как-то… Плохо живет Мишка, дерганый какой-то, безрадостный, глаза будто и не видят ничего, а все внутрь самого себя глядят и что-то там, в себе самом, выискивают. А как жить, если только тем и заниматься, что разглядывать свой пупок и ни в чем не видеть радости? То-то и оно — не жизнь это, а не поймешь что.