Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Пытался Михаил Васильевич уговорить сына вернуться в деревню. Не уговорил: засосал город Мишку, не отпускает. Вот сердце теперь и болит за него, за неустроенного, худющего… Кашляет к тому же. Уж не чахотка ли? Ах ты, господи, боже ты мой! Опять же: сын в Москве, а его сын, то есть Михаила Васильевича внук, с дедом, отца с матерью знает только по фотографиям. Дело ли?

Но тут же мысли Михаила Васильевича опять переключились на колхоз и все, что с ним связано.

Да, хорошо Сталин на съезде ударников говорил про грядущую зажиточность колхозников. До чего же хочется верить, что так оно и будет. А, с другой стороны, если почитать в той же "Правде" его же, Сталина, выступление на пленуме ЦК, так там все больше о том, как взять у крестьянина хлеб, а тех председателей колхозов, которые стараются не только планы выполнить по сдаче хлеба государству, но и колхозникам что-то оставить, Сталин называет приспособившимися врагами народа и советской власти, которые, на словах ратуют за колхозы, на деле пытаются эти колхозы развалить и советскую власть подорвать как бы изнутри.

Выходило по этим сталинским речам, что и сам Михаил Васильевич Ершов подпадает под эту графу приспособленца и врага колхозного строя. Что приспосабливаться приходится — от этого никуда не денешься: жизнь заставляет. Но чтобы враг своего народа — это он лишку хватил, товарищ-то Сталин. Тут задумаешься, ох как задумаешься!

А может, и правда, записаться в большевики? Может, тогда власти не так косо смотреть будут?

Но, с другой стороны, разве помогла партийность председателю колхоза имени товарища Кагановича? Нет, не помогла: засудили человека как раз за то же самое, за что могут засудить и самого Ершова.

Вот почему нужен был Михаилу Васильевичу агроном, чтобы прикрыться им от всяких неожиданностей.

А давно ли Михаил Васильевич считал себя человеком идейным, начисто лишенным всякой расчетливости и, тем более, корысти! Советскую власть принял всей душой, потому что сам когда-то мечтал о всеобщем благоденствии, об облегчении крестьянской жизни, и с отцом своим, желавшим разбогатеть во что бы то ни стало, был не согласен, потому что богатеть можно только за счет кого-то, за счет обеднения других людей, своих же земляков и даже сродственников, а другого способа не бывает.

Однако со временем идейность Михаила Васильевича, которая смолоду была его путеводной звездой, померкла, как бы вытеснилась сугубой практичностью, где повседневные заботы и благополучие доверившихся ему односельчан стоят выше красивых идей и слов, подчас никак между собой не сходясь.

Вместе с тем Михаил Васильевич, будучи человеком приметливым и рассудительным, понимал, что всякое новое дело не может обойтись без трудностей и природного нашего русского головотяпства: потому, во-первых, что оно, дело то есть, действительно новое; во-вторых, к новому делу всегда охотно прилепливаются такие людишки, которым при старых порядках ходу не было то ли по их дурости и лености, то ли по вредности характера, то ли еще по каким статьям, и эти людишки от жизни такой озлобились и по злобности своего характера больше всего новому делу вредят, хотя на словах желают, чтобы вышло как лучше.

Известно также, что в таком огромном зачине, как практически свершить, чтобы народу жилось лучше, вообще мало кто смыслит, всяк толкует этот зачин на свой лад, то есть как кому выгоднее. Чаще всего верх берет тот, у кого язык как помело, кому в земле ковыряться неохота, зато дай поверховодить, а об уме и расчетливости тут и не спрашивай. Умные да расчетливые пока семь раз отмерят, дурак, глядишь, уже семь раз отрезал, так что уж и деваться некуда, знай только поворачивайся, чтобы изрезанное да раздерганное снова как-нибудь склеить и привести в божеский вид. Уж Михаил Васильевич на это и насмотрелся, и шишек набил и в царские времена, и в нынешние.

В небольшой деревушке Мышлятино тоже, между прочим, нашлись два таких крикуна, которым с самого начала было ясно и понятно, в которую сторону податься. А ясно и понятно им было лишь одно: надо создавать коммуну, чтобы все было общим и никто бы друг от друга ничем не отличался. Ох, и сколько же тогда крику было, до драки дело доходило, до вил и кольев.

Однако против Михаила Васильевича кишка у этих крикунов оказалась тонка: вместо коммуны в деревне создали товарищество по совместной обработке земли. Крикуны через какое-то время из чистого, поди, упрямства подались в соседнюю коммуну, что обосновалась в бывших барских хоромах, а немного погодя и вообще слиняли в город, и та коммуна, как и немногие другие, какие образовались в округе, вскорости зачахла и развалилась. А барские хоромы сгорели по неизвестной причине.

Впрочем, и сам Михаил Васильевич — это он только на людях такой решительный и всезнающий, а на самом деле… Сколько колебаний, сколько раздумий и бессонных ночей хоть с тем же ТОЗом — и не в смысле нужен-не нужен, а в том смысле, как наладить дело, чтобы не промахнуться, не ославиться, чтобы людям было выгодно, чтобы они поверили в новое дело и сами проявляли к нему охотку и старание. Ведь в деревне безлошадных дворов почти половина, а у кого тягло имелось, те не очень-то спешили делиться своим кровным с теми, кто всю жизнь трепался в батраках, на поденщине да на отхожих промыслах, а заработанные гроши, к тому же, редко доносил до дому, большую часть оставляя в кабаках. Такому и дай тягло, все равно толку не будет, все прахом пойдет.

С другой стороны, землю разделили по едокам, и так получалось, что едоков у тебя много, земли тоже хватает, есть у тебя даже какое-никакое тягло, да все равно весь надел свой одному не осилить, хоть завяжи пупок двумя узлами. А вместе вроде как должно получиться…

Опять же, взять те же налоги. С налогами государство хитро повернуло, как когда-то повернул это дело Столыпин. Только все наоборот: тот давал льготу тем, кто отделялся от общины и уходил на отруба, а нынешняя власть с единоличника дерет вдвое и втрое, а коли встал на коллективные рельсы — тут тебе всякие скидки и поблажки. Знай себе пользуйся. Да надолго ли? — вот в чем вопрос.

Удалось Михаилу Ершову в начале двадцатых убедить мышлятинцев пойти по новой дороге, доказал им выгодность нового направления и бессмысленность сопротивления властям: уж лучше как-то приноровиться к новым порядкам, приспособиться, чем ждать, когда силком, ободрав бока и выбив половину зубов, загонят в общее стойло и расставят как бог на душу положит.

Поскольку во всей округе они первыми перешли на новые рельсы, им и помогали больше других, и в пример ставили. Потому и переход от ТОЗа к колхозу прошел в Мышлятино легче, чем в других деревнях. Наконец, поскольку, опять же, оказались первыми, снова имели льготы законные и поблажки от государства, отчего три последних голодных года пережили легче и без особых потерь. Ну и… ловчили, само собой, как умели.