Джеймс Клавелл - Король крыс

Питер Марлоу видел себя со стороны, когда взял деньги, вышел в ночь, двинулся по тропинке, нашел полковника Сэмсона и услышал его голос:

– Привет, вы ведь Марлоу, так?

Он видел себя, протягивающего деньги.

– Кинг просил отдать это вам.

Он видел, как загорелись слезящиеся глаза, когда Сэмсон жадно пересчитал деньги и засунул их в карман изношенных брюк.

– Передайте спасибо, – услышал он шепот Сэмсона, – и скажите, что я задержал Грея на час. Но ведь этого времени хватило, правда?

– Хватило. Вполне хватило. – Потом услышал свой голос: – В следующий раз задержите его подольше или дайте знать, тупица!

– Я задержал его сколько мог. Скажите Кингу, что виноват. Действительно виноват, это не повторится. Обещаю. Послушайте, Марлоу, вы же знаете, как это иногда получается. Трудновато.

– Я скажу ему, что вы просите прощения.

– Да-да, спасибо, спасибо, Марлоу. Я завидую вам, Марлоу. Находиться в таком близком знакомстве с Кингом. Вы счастливчик.

Питер Марлоу вернулся в хижину американцев. Кинг поблагодарил его, он поблагодарил Кинга и вышел в ночь.

Он нашел какой-то маленький бугорок недалеко от проволочной ограды, и ему захотелось оказаться в своем «спитфайре», в одиночку взмывающем в небо все выше, и выше, и выше, туда, где все ясно и безупречно, где нет мерзких людишек, подобных мне, где жизнь чиста и где можно разговаривать с Богом либо самому быть одним из богов, не стыдясь этого.

Питер Марлоу лежал на койке, нежась в полусне. Вокруг него просыпались, поднимались с коек, выходили облегчаться, готовились отправиться на работы, сновали туда-сюда. Майк уже обихаживал свои усы, пятнадцать дюймов от кончика до кончика; он поклялся, что не сбреет их, пока не окажется на свободе. Барстерс стоял на голове, выполняя гимнастику йоги, Фил Минт ковырял в носу, уже началась игра в бридж, Рейлинс распевал, Майнер играл гаммы на своей деревянной клавиатуре, капеллан Гровер пытался каждому поднять настроение, а Томас чертыхался из-за того, что завтрак запаздывал.

Эварт, который спал на верхних нарах, над Питером Марлоу, проснулся с оханьем и свесил ноги:

– Треклятая ночь!

– Ты брыкался как черт. – Питер Марлоу говорил это много раз, потому что Эварт всегда спал беспокойно.

– Извини.

Эварт всегда извинялся. Он тяжело спрыгнул с койки. Он не должен был находиться в Чанги. Ему полагалось быть за пять миль отсюда, в лагере для гражданских лиц, где находились, вероятно находились, его жена и дети. Связь между лагерями не поддерживалась.

– Давай прожарим кровать после душа, – сказал он, позевывая. Он был мал ростом, смугл и привередлив.

– Хорошая мысль.

– И представить трудно, что мы три дня назад делали это. Как ты спал?

– Как всегда. – Но Питер Марлоу знал, что ничего не будет как всегда после этой ночи, после того, как он взял деньги, особенно после Сэмсона.

Раздраженная очередь уже выстраивалась за завтраком, когда они вынесли железную койку из хижины. Они сняли верхнюю постель и вытащили железные стойки, которые вставлялись в прорези в нижней части. Потом под полом своей хижины набрали скорлупы кокосовых орехов и веток и развели огонь под четырьмя ножками койки. Пока нагревались ножки кровати, они водили горящими пальмовыми листьями по продольным прутьям кроватей и пружинам. Земля под кроватью стала черной от клопов.

– Бога ради, – заорал на них Фил. – Неужели надо делать это до завтрака?

Он был угрюмым человеком с куриной грудью и ярко-рыжими волосами.

Они не обратили на него внимания. Фил всегда орал на них, а они всегда обжигали свою кровать до завтрака.

– Боже, Эварт, – сказал Питер Марлоу, – их столько, этих вонючек, что они могли поднять кровать и уйти вместе с ней.

– Черт! Они чуть было не сбросили меня с койки сегодня ночью. Мерзкие твари! – В неожиданном приступе ярости Эварт начал давить несметные полчища клопов.

– Спокойнее, Эварт.

– Ничего не могу поделать. У меня прямо мурашки бегают.

Кончив возиться с кроватью, они оставили ее остывать и вычистили матрасы. На это ушло полчаса. Потом взялись за противомоскитные сетки. Еще полчаса.

К этому времени кровати остыли и их можно было переносить. Они собрали койки вместе и внесли их обратно, поставив ножки в четыре жестянки, тщательно вымытые и наполненные водой так, чтобы края жестянок не касались железных ножек.

– Какой сегодня день, Эварт? – рассеянно спросил Питер Марлоу, пока они ждали завтрака.

– Воскресенье.

Питер Марлоу содрогнулся, вспоминая то, другое воскресенье.

Это случилось после того, как его поймал японский патруль. В то воскресенье он находился в госпитале в Бандунге. В то воскресенье японцы приказали всем больным военнопленным собрать свои пожитки и выходить. Их должны перевести в другой госпиталь.

Они построились по сотням во дворе. Все, кроме старших офицеров, которых, по слухам, должны были отправить на Формозу. Генерал тоже оставался, он, который действительно был старшим офицером и который бродил по лагерю, явно лишившись разума. Генерал был аккуратным широкоплечим мужчиной, чья форма промокла от плевков победителей.

Питер Марлоу вспомнил, как тащил свой матрас по улицам Бандунга под раскаленным небом – по улицам, заполненным шумной пестрой толпой, криков которой он не слышал. Потом он выбросил матрас. Тот был слишком тяжел. Он упал, но поднялся. Затем открылись тюремные ворота и снова захлопнулись. Во внутреннем дворе хватало места, чтобы лечь. Но он и еще несколько других оказались запертыми в тесные камеры. На стенах висели цепи, а в полу было маленькое отверстие, выполнявшее функции уборной; вокруг него – груды экскрементов. На полу – вонючая солома.

В соседней камере сидел маньяк, обезумевший яванец, который убил трех женщин и двух детей, прежде чем голландцы схватили его. Но сейчас тюремщиками были не голландцы. Те сами превратились в заключенных. Все дни и ночи напролет маньяк гремел цепями и истошно выл.

В двери камеры Питера Марлоу было крошечное отверстие. Он лежал на соломе, глядел на ноги проходящих, ждал, когда принесут еду, слушал, как ругались и умирали пленники. В тюрьме свирепствовала чума.

Он ждал целую вечность.

Потом наступил покой, появилась чистая вода, мир не надо было рассматривать через крошечное отверстие. Наверху было небо, прохладная вода орошала его, смывая вонь. Он открыл глаза и увидел доброе лицо, оно казалось перевернутым, потом появилось другое лицо; оба были полны спокойствия, и он подумал, что умер.

Но это были Мак и Ларкин. Они нашли его незадолго до того, как из тюрьмы их перевели в другой лагерь. Они решили, что он яванец, как и маньяк в соседней камере, который по-прежнему выл и гремел цепями. Питер Марлоу тоже кричал что-то по-малайски и был похож на яванца…