Джек Дэнн - Собор памяти

— Ты должен помнить моего Деватдара, — сказал калиф, обращаясь к Леонардо.

Тот кивнул, хотя почти не видел Деватдара с тех пор, как сириец присоединился к войску калифа. Хилал по секрету сказал, что он впал в немилость; и в самом деле, Деватдара не было видно на собраниях в шатре калифа. Но кто мог бы верить словам Хилала? Он ненавидел, кажется, весь мир, кроме Миткаля и своих гвардейцев.

— Мне дать сигнал сейчас, повелитель? — спросил Деватдар.

Кайит Бей смотрел, как волнами катится на равнину обезумевшее и неуправляемое турецкое войско.

— Да, — сказал он, — сейчас.

Деватдар всего лишь повернул голову, и конный гвардеец намётом полетел прочь. Миг спустя по туркам ударили пушки. Под непрерывный грохот на восточном краю равнины появились конница и пешие фаланги калифа; они двигались вперёд, оказавшись буквально плечом к плечу с Леонардо, Деватдаром и калифом. Калифу оставалось только вскочить на коня и поскакать вперёд, ведя своих солдат к кровавой победе.

Но это была лишь часть его армии; другие появятся с севера и с юга и задавят войско Мустафы одним своим количеством.

Кайит Бей вскочил в седло, и Леонардо последовал его примеру — раб калифа держал для него коня наготове. Когда калиф взмахнул мечом, пушечная канонада разом стихла, и оглушительные крики солдат, казалось, сами по себе вынесли его вперёд. Леонардо старался не отставать от него. Калиф скакал во весь опор прямо на врага. Лицо его было бесстрастно и сосредоточенно, и Леонардо гадал, не станет ли калиф первым, кого сразят стрела или пика. За себя он не опасался, хотя сердце в груди и колотилось как безумное. Он обнаружил, что страх преобразовался в иное, более высокое осознание; он ощущал лишь шум ветра в ушах да сухой металлический привкус во рту. В любое мгновение он мог оказаться в царстве смерти. В бою не было места ни времени, ни памяти — лишь смертельная пляска битвы, изнурения и восторга, лишь трепетный шорох вздохов и молений, лишь гимны ударов и криков да треск ломающихся костей и рвущихся жил.

Кровавая баня продолжалась до темноты.

Уже колесницы, вооружённые косами, выровняли поле, уже собрали все головы, уже мамлюки повалились без сил прямо на землю, набрякшую кровью, уже собрали боеприпасы, оружие и провизию турок — а калиф всё подгонял своих солдат. Он решил, что ни один турок не должен уйти живым из этого боя. Он решил подарить Мехмеду голову Мустафы.

Но Мустафу так нигде и не нашли.

В стиснутой горами, пахнущей кровью звёздной темноте Леонардо отыскал своих друзей.

— Вот видишь, Америго, — сказал он, — твой сон солгал.

— А ты, — сказал ему Сандро, — ты думал, что мальчики погибнут. Однако все они живы, все до единого.

— Да... живы. — И Леонардо погрузился в молчание, похожее на горячку. Он пришёл в себя лишь тогда, когда увидел замок, в котором, быть может, томился Никколо.

Так высоко вознесённый над миром,

такой могучий, этот маленький замок

недоступен никому, кроме взора Всевышнего...

И всякий предмет, летящий по воздуху, падал

на нас; и наконец вспыхнул великий огонь,

принесённый не ветром, но, казалось, десятью

тысячами дьяволов...

Казалось, сами горы движутся вместе с войском — дрожь далёких землетрясений была едва ощутима, но чудилось, что земля потеряла равновесие и вот-вот распадётся на части, рухнет прямо в огни и ледяные равнины преисподней. Земля стонала, как от боли; и камни сыпались с утёсов, разлетаясь осколками, словно изобретённые Леонардо гранаты. Ночи были жаркими и тёмными, потому что завеса туч скрывала от взора звёзды и планеты. Даже Гутне, как будто не ведавшая страха и забот, молилась Аллаху, а Сандро молился Деве Марии и всем святым, прося их вступиться за смертных перед Богом его отцов. Гутне теперь принадлежала Сандро... а может быть, просто делила с ним ложе, всё едино. Она спала в его шатре. Сандро теперь держался поближе к Леонардо, словно понимая, что настало время близости — или же расставания навеки. Даже Америго на время расстался со своим любовником Куаном, чтобы быть с Леонардо, как будто и посейчас не был уверен, что его сон о вечной разлуке не станет явью.

Мир был в огне... а калиф был великолепен.

Он объяснял все ужасные знаки и предвестия так легко, как если бы они были приказами, выписанными на сером грозовом небе, покуда его солдаты не уверились, что земля и горы содрогаются от нетерпения, ожидая, когда арабы и персы настигнут и уничтожат турков. Он сулил, что погибшие отправятся прямиком в рай, рай плотских удовольствий, лишённый плотских страданий, сад физического экстаза и духовной радости; там будут ждать их прекрасные гурии, и тысячи Айше будут наградой тысячам отважных солдатских душ, насильственно разлучённых с телом. Изнурённые, грязные, еле передвигавшие ноги солдаты легко верили в желанность смерти. Рай покупался ценой краткой, мгновенной вспышки мучений. Даже Леонардо видел его мысленным взором, как наяву, и этот образ, озарённый светом снаружи и изнутри, станет позднее комнатой в его соборе памяти.

Кайит Бей велел поднять голову Айше на высоком штандарте, чтобы все могли видеть её.

Она указывала путь, и все они шли за ней.

Земля тряслась, и дождь хлестал ручьями, когда они наконец встали лагерем в виду армий Великого Турка.

Перед ними, на западном краю равнины высился укреплённый замок, что венчал обрывистый, в пятьсот футов высотой, известняковый утёс — Чёрную гору. Замок располагался в ключевом месте, откуда можно было контролировать и цветущую равнину, и лесистые окрестности внизу.

Но всё было тихо, словно обе стороны понимали, что смерть очень скоро расправит свои крыла в тени этой горы.

Турки расставили им западню.

Леонардо понял это, когда вместе с Хилалом и Миткалём вскарабкался на западные утёсы, чтобы оттуда получше разглядеть замок. Они начали подъём на заре, и, хотя было ещё зябко, все трое обливались потом к тому времени, когда добрались до вершины утёса, выходившего на единственный подступ к замку — седловидный скальный перешеек. За скалой, огибая её подножие, исчезала узкая тропа, что вела к селению, выжженному турками. Хилал тяжело отдувался; Миткаль, казалось, вовсе не запыхался. Леонардо смотрел в серебряный, покрытый тончайшей резьбой телескоп, который подарил ему калиф, собственно говоря, тоже Леонардово изобретение.

Леонардо настраивал трубу до тех пор, покуда замок не стал виден как на ладони — только руку протяни. И ощутил безнадёжность, потому что ему ещё не доводилось видеть подобного замка. Его укрепления были недавно перестроены. Высокие прямоугольные башни были заменены массивными приземистыми бастионами высотой не больше куртины [125] Куртина — часть крепостной стены между бастионами. , что давало тяжёлым пушкам своободный радиус стрельбы. Скалы и высокие крутые склоны прикрывали куртины замка, как обычно делает это ров с водой. Хотя крепость казалась естественной частью скалы, она была геометрическим совершенством: один круг укреплений в другом, скалы стёсаны и превращены в эскарпы, траншеи, валы.