Сесилия Холланд - Иерусалим

Рыцарь протянул обе руки ладонями вверх. Тамплиеры сомкнулись вкруг него — плечом к плечу, как стена. Раннульф поднял один кулак над левой ладонью Стефана и высыпал в неё пыль.

— Эта пыль — твоя пыль, — сказал он.

Он протянул другой кулак над правой ладонью Стефана и наполнил её золой.

— Эта зола — твоя зола.

— Аминь, — произнесли рыцари, кольцом сомкнутые вок руг них.

Раннульф крепко сжал запястья Стефана.

— Стефан, отдаёшь ли ты свою жизнь Господу?

— Отдаю, — нетвёрдым голосом проговорил Стефан.

Раннульф повернул его руки ладонями вниз, так что пыль и зола просыпались на пол.

— Отныне ты мёртв. А потому не бойся смерти и, когда Бог призовёт тебя, иди с радостью, потому что душа, отданная доброй волей, воистину спасена. Отворачивайся впредь от общества живых, но держись нас, своих братьев, кои также мертвы. — Он положил руки на плечи Стефану и склонил голову. — Oremus [17] Помолимся (лат.). .

Другие рыцари тоже опустились на колени, наложили руки на Стефана и в один голос начали произносить слова «Верую»:

— Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, и во Иисуса Христа, единого Его Сына...

Король молча наблюдал за происходящим, но, когда рыцари молились, слова сами пришли ему на уста, и он произнёс их вместе со всеми. Грудь его теснилась. Вне сомнения, это всё — ересь, богохульство, достойный проклятия грех. Однако Бодуэн сочувствовал этому: сердце говорило ему те же слова. Он был одним из них.

Рыцари отступили, вновь образовав три ряда, в котором последним стоял король, а рядом с ним встал поднявшийся Стефан, по-прежнему почти обнажённый. На его щеке темнела полоска сажи. Юноша плакал; руки его дрожали. Он произносил молитвы голосом, переполненным чувствами.

Они начали мессу — все вместе. Король присоединился к ним — охотно и от всего сердца. Месса шла достаточно верно. Кое-кто из рыцарей запинался в латыни, зная её лишь изустно, и Раннульф, стоявший перед ними, не произносил проповеди, но все они вместе произносили покаяние, «Кирие Элейсон», «Верую», «Отче наш». Раннульф произнёс слова Таинства, которые поместили среди них Христа. Из рук в руки передавали каравай хлеба и чашу с колодезной водой.

Король отломил кусочек хлеба и отпил глоток воды; и казалось ему, что он вкушает кровь и плоть.

За чашей шёл Раннульф. Он останавливался перед каждым воином, говорил:

— Бог дарует тебе это.

И, наклонясь, целовал рыцаря в губы.

— Бог дарует тебе это.

И наносил рыцарю удар по голове.

Рыцарь падал на колени, опускал голову и начинал молиться.

Король держался твёрдо, но мысли его мешались — он гадал, сделают ли с ним то же самое. Это уж была очевидная ересь. Он должен отойти в сторону. Закрыть глаза, как советовал Раннульф. Однако Бодуэн не смог отшатнуться. Он был один из них. Раннульф по ряду подходил к нему. Теперь на коленях стояли все тамплиеры — все, кроме него и Раннульфа.

Тамплиер встал перед ним.

— Бог дарует тебе это.

Бодуэн почувствовал прикосновение его губ к своим и подивился их твёрдости.

— Бог дарует тебе это.

И удар поверг его на колени.

Ночь они провели в церкви. Утром, не успел разгореться рассвет, они взяли коней, которых селяне накормили, напоили и обиходили, и меж холмов поскакали на юг. Дожди породили новую траву, и она зеленела сквозь иссохшие старые стебли, а в низинах и трещинах ещё оставалась вода, дар небесный. Вечером рыцари наконец вернулись на высокогорную тропу к Иерусалиму — она тянулась ущельем между скалистыми крутыми горами. У подножия длинного пологого склона, что вёл к перевалу, из земли торчали большие валуны — точь-в-точь яйца птицы рок, что скатились с вершины горы и погрузились в песок. Здесь тамплиеры стали лагерем, и Раннульф послал двоих разведать, что на вершине.

— Ты так осторожен, — горько сказал король. — Мы никогда не вернёмся в Иерусалим. — Он весь окостенел, и зрение изменяло ему настолько, что он не сумел даже распрячь коня. Раннульф отодвинул его и расстегнул уздечку. Разведчики возвращались — взволнованные.

Одним из них был Медведь.

— Там, на перевале, сорок турецких лучников! — не успев отдышаться, выпалил он.

Король тяжело опёрся о круп коня. Опять задержка. Но теперь он хотя бы стал лучше видеть.

Раннульф спросил:

— Одни только стрелки? А верблюды, лошади?

— Я осмотрел весь лагерь. Там только лучники, лёгкие доспехи, маленькие кони, никаких вьючных животных. Если судить по кострам, они здесь меньше дня. Слуг у них нет, припасов — тоже.

— Можем мы обойти их? — спросил король.

— Возможно, — сказал Раннульф.

Медведь повернулся к Бодуэну и кивнул:

— Возвратиться, сделать круг к востоку и держаться дороги на Квонтарию. День езды.

— Попробуем захватить их врасплох, — сказал Раннульф.

— Что?! — Медведь изрыгнул проклятие и тут же перекрестился, словно зачёркивая его.

— Пора нам и огрызнуться. Мы бежали как от чертей, поджав хвост, — не можем же мы упустить возможность отплатить им.

— И как ты предлагаешь сделать это — с дюжиной рыцарей атаковать вверх по склону под их стрелами? Путь длинный, укрыться негде, а кони у нас устали.

— Нет-нет-нет, — мягко проговорил, почти прошептал Раннульф. — Помнишь, в полдень мы проезжали овец? Ступай пригони мне отару.

Раннульф сказал: «Думай о Германе. Неужто тебе не хочется отомстить им за Германа?»

Теперь Стефан полз на четвереньках среди отары вонючих овец, карабкаясь к далёкому перевалу. Овцы и ягнята жались друг другу, шарахаясь и от него, и от других воинов, что укрылись меж ними, и пастухам приходилось всё время погонять их диким свистом и гиканьем. Земля была каменистой. Спина у Стефана ныла.

Он приподнял голову над морем шерстистых спин. До перевала было ещё далеко, над ними завитками поднимались к небу скалы — голые, без единой травинки, тонкие и мрачные. В голове отары шагал Раннульф, низко надвинув капюшон своего бурнуса, чтобы скрыть коротко остриженные волосы. Стефан снова нырнул под волны овечьей шерсти.

Это не было похоже на рыцарские деяния. Колени Стефана стёрлись о твёрдую землю, ладони саднило. Он забросил меч за спину, чтобы не мешал ползти, и пояс душил его. Он не видел никого из рыцарей и только радовался этому, ибо чувствовал себя круглым болваном.

Впереди раздался резкий властный окрик. Стефан упал в пыль, затаил дыхание. Вокруг блеяли, топтались овцы. Он потянулся и ухватился за клок шерсти. Через него, пока ещё чистый и беленький, с блеяньем перепрыгнул ягнёнок, догоняя мать; вонючая, сбившаяся в комок косица шерсти болталась у него в подбрюшье.

Властный рёв прозвучал опять, и ответил ему другой, знакомый голос — Раннульфа.

Начиналось самое трудное. Глаза Стефана вдруг защипало, лёгкие раздирал кашель, ноги горели. Он выпустил овцу, за которую ухватился, скользнул под её шеей и стал пробираться к самому краю отары — покуда не смог выглянуть из-за живой стены поросших грязной шерстью ног и животов.