Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Слова аги разочаровали Веселицкого: он ошибся в своих предположениях. А услышав о подарках, мысленно ругнулся: «Дань мы вам, сволочам, действительно платили когда-то. Токмо теперь времена другие!..» И, подавляя растущее раздражение, сказал выразительно:

— Уважая доверенную мне тайну и внимая просьбе его светлости, я объясню помянутую медлительность. Но прежде хочу сослаться на слова, сказанные мне на прежних аудиенциях. Помните?.. Воля его светлости и всего народа состоит в оставлении просимых нами крепостей под крымским владычеством... Я предупреждал, что потом каяться станете! Теперь моё предсказание сбываться стало... Вы, кстати, сами говорили, что духовные чины против уступок. Вот и благодарите их! Своими неразумными советами и упрямством они только вред причиняют, нежели пользу.

Абдувелли-ага кисло покривил губы.

Веселицкий заметил это — прибавил голосу резкости:

— Я не хочу злословить напрасно, однако та же летопись показывает, сколько перемен произошло через духовных. Как часто, заботясь о вере, они забывали о собственном народе! Не они ли были главными виновниками стольким развратам, расколам, междоусобным браням и возмущениям, через кои многие тысячи людей безвинно пострадали, а государства приходили в упадок? Они!.. А коли это так, то сходно ли сим особам старые рассказы уважать и за незыблемые правила почитать?

Веселицкий встал, подошёл к полке, прибитой к стене у окна, взял оттуда толстую потрёпанную книгу.

— Они на статьи Корана упирают, поясняя своё упорство. Однако посмотрим, что в вашей святой книге пишется... — Он открыл Коран, нашёл нужную статью и, медленно водя пальцем по строчкам, сбивчиво прочитал: — Вот... «Не предвидя такой опасности, от которой конечная гибель обществу нанесена быть может, не соглашается на принятие представлений других народов, хотя бы оные и полезными казались, и тогда только, когда уже самая опасность предвидима и необходимость настоит, ибо нужда в таком обстоятельстве закон отменяет...» Отменяет!

Веселицкий захлопнул книгу, поставил на полку и с ноткой презрения воскликнул:

— Не сим ли пунктом веры защищалась Крымская область, когда из Полтавы подавались полезные советы о вступлении — по примеру ногайцев, без кровопролития! — в вечную дружбу с Россией?!

Абдувелли-ага помолчал, чувствуя некоторую неловкость: русский поверенный знал, что говорил.

— Чего ради духовные ныне упорствуют в уступке? — продолжал попрекать Веселицкий. — Ссылаться на веру, когда можно предвидеть гибель всего полуострова от вероломства Порты?! Ведь турецким кораблям от Стамбула до здешнего побережья плыть каких-нибудь тридцать часов. А Россия может укрепить вашу землю своими войсками не ранее чем через семь недель... Духовные знают это, но лицемерно надеются в такое разорительное для области время свою выгоду получить. Внешне являют собой целомудрие, святость и благочинение, а внутри желают поделить имущество ближнего.

Веселицкий подождал, когда Идрис-ага закончит переводить, и уже мягче, стараясь быть убедительным, сказал:

— Творец велел повиноваться своим властителям. Его светлость хан избран Божьим промыслом государем Крымской области. Он одарён всеми качествами, что способствуют добродетельному и благоразумному управлению подданными, снабжён искусными чинами правительства и должен заботиться о народе... Не духовных слушать, а о народе заботиться!.. Я надеюсь, что он поймёт простую истину: крепости надобно уступить для благополучия и защиты татарского народа!

Осмысленное лицо аги, сосредоточенный взгляд застывших глаз показывали, что речь Веселицкого произвела на него сильное впечатление. Логичным, основательным доводам канцелярии советника трудно было противопоставить что-либо убедительное, кроме слепого, безрассудного неприятия.

— Я перескажу хану ваши резоны, — подавленно сказал Абдувелли-ага, прощаясь. — И постараюсь убедить его в полезности уступки крепостей.

— В таком случае вы заслужите благодарность не только татарского народа, но и её величества, которая скупиться не станет, — многозначительно пообещал Веселицкий, намекая на хорошее награждение.

Декабрь 1771 г.

Для казачьего полковника Шаулы, оставленного с полком зимовать в Еникале, декабрьские дни выдались беспокойными. Здешние обыватели-христиане — армяне, греки, — побывавшие на Тамане, где вели обычную свою торговлю, возвращались в крепость с тревожными вестями. Говорили, что к кубанским землям прибыли турецкие суда с большим войском и сильной артиллерией; что турки намереваются дождаться, когда от крепких морозов замёрзнет море, чтобы перейти по льду через пролив на крымский берег и с помощью татар, сохранивших верность султану Мустафе, внезапным ударом овладеть Еникале, Керчью, Арабатом, а потом захватить Кафу. Ещё говорили, что турки уверены в лёгкой победе, поскольку считают русское войско малочисленным — 7—8 тысяч человек, — половина которого к тому же погублена моровой язвой. И все обыватели в один голос твердили: покушение на Крым готовится с ведома Сагиб-Гирей-хана, имеющего тайную переписку с турками на Тамане.

Шаула поспешил известить об этом командующего Крымским корпусом генерал-майора Тургенева.

Николай Иванович, прочитав рапорт полковника, выразил сомнение в истинности сведений:

— Турки не глупцы, чтобы лезть под огонь крепостных пушек Ениколя! А вот десант высадить могут. Где-нибудь в тихом месте.

И приказал сторожевым постам, разбросанным по всему побережью, усилить наблюдение за морем. Шауле же он отправил ордер с приказом допрашивать всех людей, прибывающих с Тамана, а подозрительных — брать под стражу.

29 декабря, в полдень, казаки Шаулы привели в полковую канцелярию четырёх татар, проживавших, по их словам, в деревне Судак.

— А почему со стороны Тамана плыли? — спросил полковник, зловеще буравя арестованных воспалёнными глазами.

— От тамошнего армянина Крикора письма везли.

— Кому?

— Здешнему Аведику Минасу.

— А на Тамане как оказались?

— По торговым делам ездили.

Шаула цепко оглядел по-нищенски бедно одетых татар... «Хитрят сволочи! Таким впору не торговать, а по миру с сумой ходить. Ну ничего, я дознаюсь правду!..»

Между тем старший из татар Айвас Добнгел в подтверждение своих слов достал из-за пазухи три помятых письма.

Шаула покрутил их в руках, пытаясь разобрать написанное — письма были на армянском языке, — кинул на стол и, обернувшись к стоявшему у двери казаку, коротко бросил:

— Минаса сюда!

Через полчаса армянин, проживавший неподалёку от канцелярии, предстал перед полковником.

— Ты Крикора знаешь? — спросил тот, ничего не объясняя.