Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Стало быть, отступление от требования завоёванных княжеств послужит облегчению других наших видов? — спросила Екатерина.

— Особливо татарского дела, ваше величество! Ибо тут австрийцы нашему приобретению меньше завидовать будут... Да и Порта на негоциацию с большей податливостью согласится, видя нашу умеренность. Тем более что первый шаг к ней она уже сделала: выполнила предварительное наше условие, освободив в прошлом мае господина Обрескова из плена.

— Прежде чем идти на негоциацию, надобно от Крыма добиться уступок! Однако из писем князя Долгорукова я вижу одно: хан и правительство не желают отдавать крепости. Есть ли у вас гарантии, что к началу негоциации мы уладим это дело?.. Объясните мне, граф, — голос Екатерины вдруг вспыхнул гневом, — почему наш поверенный Веселицкий не может добиться уступок?!

— В рассуждении моём, — спокойно, пытаясь смягчить негодование императрицы, ответил Панин, — здесь есть одна ошибка Веселицкого. Заботясь о благе отечества, коему он беспредельно предан, и стараясь рвением своим заслужить благоволение вашего величества, он слишком прямолинейно и, как можно судить по его письмам, сурово разговаривает с татарами.

— Это я заметила... Но среди крымцев есть умные люди! Уверена, они не только блюдут свои интересы в Крыму, но и понимают наши там виды. На них нужно опираться!

— Примеряясь к образу татарских мыслей, смею предположить, что едва ли многие из знатных чинов находятся ныне в спокойном положении. Упражняясь в своей набожности, они уважают не столько грозящую им опасность от турок, сколько соблазн и предосуждение их закону от тесного с христианской державой соединения и предания себя в её покровительство.

— В таком случае не хватит ли с нас скромных стараний, о которых только тамошним начальникам известно?

— Вы имеете в виду ещё раз обратиться с манифестом к народу?

— Манифесты не газеты, чтобы их через день издавать!.. Один уже есть. И он останется!.. Но с ним нужно соединить и наружные доказательства, удостоверяющие крымцев в нашем к ним доброжелательстве и уважении. Я хочу, чтобы каждый татарин увидел и мог соотнести преимущество своего свободного настоящего состояния с рабством, которое было... Каждый!

— По-моему, мы им и так уже много доброго сделали. Захваченные в Кафе припасы и товары отдали их хозяевам. Контрибуцию не брали. В минувшем ноябре Совет отпустил татарам десять тысяч четвертей муки, а две недели назад, по ходатайству Щербинина, Совет признал за нужное закупить в Воронежской губернии ещё двадцать тысяч четвертей хлеба для посылки в Крым... Где ещё победитель ведёт себя столь благородно в завоёванных землях?

— Я о другом, граф, — досадливо махнула рукой Екатерина. — Я о посылке Щербинина... По введённому в Европе обыкновению и этикету, не может ничем действительнее, яснее и достойнее доказано быть признание со стороны нашего двора татарской независимости, как сим поступком. Может, увидя это ласкательство со стороны России, татары скорее согласятся на уступки.

— А если нет?

— Это уже ваша забота, чтобы такого не случилось!.. Договор необходимо составить так, чтобы ни единым словом не ущемлять татар. Без малейших спорных пунктов!.. Веселицкий, увы, не снабжён необходимой доверенностью: он в состоянии только требовать уступки, но сам подписать — даже если они вдруг согласятся — ничего не может. Щербинин же, имея формальную доверенность, сразу подпишет договор, где уже будет внесена уступка. А мне останется только ратификовать его.

Екатерина устало потёрла пальцами виски, утомлённо взглянула на Панина:

— Напишите Веселицкому, чтобы заканчивал свои домогательства... Теперь он должен любым способом получить расположение татарского духовенства и подготовить его к принятию предложений, кои подаст Евдоким Алексеевич. И пусть хану доложит, что в Крым едет великое посольство... Да, а как там Симолин?

— На неделе отъедет к Румянцеву, — сообщил Панин.

— Ну, Бог в помощь...

После того как турки освободили арестованного в начале войны резидента Алексея Михайловича Обрескова, выполнив предварительное условие пригласительного к негоциации письма, отправленного Румянцевым великому везиру прошлой осенью, стало ясно, что Порта ожидает ответных шагов со стороны России.

Переговорив с вернувшимся в Петербург Обресковым, Панин, по его совету и с согласия Екатерины, решил воспользоваться посредничеством прусских дипломатов. Никита Иванович ввёл в курс дела посла в Петербурге графа Сольмса, который, после многомесячной переписки со своим королём и уточнения некоторых деталей, дал положительный ответ.

Рескриптом от 3 января 1772 года руководство переговорами по заключению перемирия Екатерина возложила на генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева. А для непосредственного ведения оных ему в помощь был назначен опытнейший дипломат статский советник Иван Матвеевич Симолин, долгое время служивший в Дании, Австрии, а в последние годы занимавший должность резидента при императорском сейме Священной Римской империи.

В начале февраля Симолин и сопровождавшие его люди покинут Петербург и направятся в Яссы — главную квартиру Первой армии.

Январь — февраль 1772 г.

В первую неделю января Веселицкий четырежды встречался с Абдувелли-агой, раз за разом требуя приложить все усилия для склонения хана на уступку крепостей.

Ага обнадёжил, что Сагиб-Гирей ищет достойные способы, чтобы сломить упорство духовных. И пояснил:

— Хан пытается показать им, что просимые города и так находятся в руках русских, которые по военному праву могут оставить их за собой.

Веселицкий, уловив в его словах некоторую двусмысленность, поспешил поправить:

— Это действительно так: по военному праву все взятые крепости остаются во власти победителя. Но его светлости надобно хорошо разъяснить — и я многократно сие подчёркивал! — что её величество не намерена пользоваться этим правом по отношению к друзьям России. Напротив, она надеется на добровольную уступку, скреплённую формальным актом. И не для корысти своей, а только для защиты татарской вольности! А ежели хан думает, что Крыму ничто не угрожает — вот вам свидетельство о намерении Порты похитить помянутую вольность.

И Веселицкий передал Абдувелли копию письма Синявина, переведённую на турецкий язык Дементьевым.

Спустя два дня ага вернулся с ответом.

— Хан, — сказал он с унылостью, — не может сломить сопротивление мулл, считающих, что акт противен магометанской вере. И просит королеву милостиво уволить от такой уступки... Муллы говорят, что, если в крепостях стоят чужие войска — это уже не вольность.