Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Но только ли во взглядах было дело?

“У нее было все, — пишет Лиза, — и прекрасная библиотека, и ученая среда, в которой она выросла, а у меня-то что было?”

Отцом Добиаш был известный филолог-эллинист, знаток греческого языка А. В. Добиаш, профессор, инспектор историко-филологического института в Нежине. Брат — А. А. Добиаш, в будущем — советский ученый-физик, профессор Ленинградского машиностроительного института и Военно-медицинской академии. Муж — Д. С. Рождественский, русский и советский физик, основатель и первый директор Государственного оптического института, организатор оптической промышленности СССР.

А у Дьяконовой “что было”?

Рано умерший от “нехорошей” болезни отец, разоривший многодетную семью, и малолетние братья. Вот ее мужское окружение.

Добиаш станет любимой ученицей и помощницей И. М. Гревса — крупного историка, специалиста по Римской империи и выдающегося теоретика и практика педагогики.

“Воздействие Ивана Михайловича на молодежь было велико, — вспоминали спустя годы выпускницы курсов, — не только как талантливого ученого и человека большого педагогического дарования, но и вследствие широты его культурных взглядов, его удивительного отношения к людям, особенно молодым, начинающим свой трудовой путь. Он заботливо следил за судьбой своих, особенно ему близких учеников”.

Гревс как лектор и как человек обладал огромным обаянием. У него были свои “слабости”: например, постоянный посетитель симфонических концертов, он не пропустил в жизни ни одного исполнения Девятой симфонии Бетховена. Он тщательно готовился к каждой лекции, волновался перед ней и, не доверяя своей памяти, пользовался подготовленными записками. Но при этом не читал, а говорил.

За полчаса до начала аудитория уже переполнилась народом: всюду, где только можно было встать и сесть, даже на кафедре, так что профессор вошел, с трудом пробираясь между слушательницами. Он средних лет; худощавый брюнет с длинным и тонким лицом, с темными глазами, очень болезненный на вид. Взойдя на кафедру, он закашлялся и долго не мог начать; форточка была отворена — ее затворили; он оправился и обратился к нам: “Возвращаясь после годичного перерыва (он прожил целый год за границей) к обычным занятиям в дорогой для меня среде, я обращаюсь с приветствием к вам, с пожеланием успеха в ваших занятиях. Но прежде чем приступить к чтению лекций, мне хотелось бы выяснить вам вашу задачу, которую вы будете выполнять в общественной деятельности или в семейной обстановке, вы — интеллигентные представительницы русского общества ХХ столетия…”

В дневнике Дьяконова излагает смысл вводной лекции Гревса, схватывая на лету суть его мировоззрения. Общество есть сумма интеллигентных людей, имеющих свое развивающее влияние. Может ли “масса” служить развитию общества? Да, но только как сумма “интеллигентных” единиц. То, что французы называют “les lumière” — светочи .

“Будем стремиться хорошо мыслить” — основной принцип морали. Прогресс общественного строя происходит там, где работают мысль и наука. Мысль — руководитель прогресса. Надо работать над устранением препятствий для прогресса. Эти препятствия — косность общества, фанатизм религии, деспотизм государства. Вопросы о сущности мира и бессмертии души… Наука не в состоянии ответить на них, но она беспредельна, и нужно надеяться, что когда-то она сможет на них ответить. Величие человека — в могуществе его мысли. Наконец, самое важное: личный и общественный прогресс. Чтобы осуществить первый, нужно работать для последнего.

“В науке мы найдем общечеловеческие и общественные идеалы”, — закончил Гревс.

Громкие аплодисменты покрыли последние слова профессора. Он поклонился и поскорее вышел, а то мы, конечно, продолжали бы шуметь и хлопать.

Лиза вышла потрясенная и “некоторое время шла, ничего не видя перед собой”.

Вот мы услышали впервые с кафедры голос не профессора только, но и человека, который обращался к нам с теми прекрасными словами, услышать которые мы смутно надеялись, поступая сюда. Какой прекрасный человек!

Единственное, с чем она не согласилась, — с тезисом о всесилии науки (хотя здесь и был корень лекции). По ее мнению, наука не может дать ответ на “высшие запросы духа”.

Но кого Дьяконова имела в виду, говоря “мы”? Через три недели она пишет в дневнике:

Вообще, я здесь ни с кем особенно не сблизилась. У меня есть знакомые, есть “хорошие отношения”, но не больше того. Я, собственно, довольна курсами: лекции, профессора, вся обстановка — нравятся мне, но иногда чувство какой-то тайной неудовлетворенности охватывает меня… По привычке я ищу ответа на этот вопрос…

Она все еще надеется, что это только привычка , оставшаяся после Ярославля, где она привыкла чувствовать себя одинокой. Но не сегодня, так завтра это пройдет, как дым, как морок, и встанет солнце, и Д. улыбнется ей, и они вместе пойдут по 10-й линии Васильевского острова. И профессор Гревс бросит заинтересованный взгляд: что это за курсистка с таким умным, интеллигентным лицом?

Но она уже чувствует, что с ней происходит что-то не то… И она начинает сознательно искать себе компанию.

Она поступает против своих правил: фактически навязывается в гости к курсистке С-вой, жившей в Петербурге. Услышав, что в воскресенье у нее соберутся “барышни”, Лиза нарочно подошла к ней в субботу, зная, что та вынуждена будет ее пригласить. Так и вышло. Но там были не только “барышни”.

Кроме меня было двое мужчин: офицер и какой-то немец, штатский; какая-то иностранка и княжна А-дзе, мать которой заведует мастерской Человеколюбивого общества [18] Самая крупная благотворительная организация в России, созданная по указу Александра I в 1806 году. .

Сестры С-вы были богатыми сиротами, живущими на доход от большого наследства. Лиза вдруг оказалась в центре частной светской жизни. Она увидела людей, главной проблемой которых является трата денег.

Скачки, театр, балет, воспоминания о Ницце, Париже, Италии, имена теноров, балерин и певиц… технические термины скачек… восторженное оханье и аханье по поводу предстоящих симфонических концертов… мимоходом брошенные замечания по поводу приезда знакомых, смех, восклицания…

Конечно, мужчины не обращали на Лизу внимания. По одному виду ее было понятно, что она не из богатых невест. “Офицер, видимо, ухаживавший за княжной, говорил с ней без умолку все время, штатский подсел к ним и внимательно, безмолвно слушал…” С-ва в другом конце комнаты ухаживала за иностранкой.

Все, о чем они говорили, было для меня почти terra incognita. Я за границей не бывала, а все воспоминания ограничивались одними охами и вопросами: вы были там-то? и опять: ах, вы не видали, и т. д. На симфонических концертах я не бывала; в театре — тоже; о скачках и балете понятия не имею, всех этих теноров, балерин не видывала и имен не слыхивала.