Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

“Записок сумасшедшего” Толстого она читать не могла. Эта повесть осталась незаконченной и была опубликована в третьем томе “Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого” в 1912 году, когда Лизы уже 10 лет не было в живых.

Тем интереснее, что описание Лизой своего состояния и мыслей, связанных с ним, совпадает с толстовским.

Голова пошла кругом… Это ужасное — зачем? — выросло до колоссальных размеров, все закрыло предо мною и придавило меня своею тяжестью… На земле столько страдания… рано или поздно — оно все равно погибнет… весь мир погибнет… О, если бы я была материалистка! если б не верила в бессмертие души! С какою радостью одним выстрелом из револьвера разрешила бы я задачу жизни! Я бы умерла со спокойной и гордой улыбкой, в твердой уверенности, что я, часть природы, исчезну бесследно, сольюсь с ней, и что я вправе это сделать, если хочу.

Заметим, что переживание девушки из Ярославля оказалось, пожалуй, глубже толстовского. Она испытала ужас не только от сознания своей ничтожности, но от представления о гибели всего мира, всех людей , живых и мертвых, ведь память о последних тоже исчезнет с концом Вселенной.

Но тогда дела и мысли людей, меняющих этот мир к лучшему, равно как и их страдания на земле, тоже бессмысленны! Зачем? Если рано или поздно ничего этого не будет!

Бессмертное “я”? Но для чего оно?

“Вот уже девятый день я не понимаю, что со мною делается”, — пишет она в дневнике 9 октября. Арзамасский ужас Толстого прошел в более короткие сроки. Уже на следующий день, судя по письму С. А. Толстой, он чувствовал себя спокойнее. Хотя ужас повторился, Толстой уже знал, как с ним справиться.

Лиза не знала. Не находила себе места.

Я чувствовала себя подавленной, уничтоженной… Часы шли — я их не замечала. Поздно вечером я подняла голову, посмотрела на икону, хотела опуститься на колени и… не могла. Вся моя вера — точно заволоклась густым туманом, за которым исчезла… Я легла спать. Рука не сделала обычного движения — крестного знамения… Все точно замерло во мне… На другой день я встала с тем же вопросом; за что бы я ни бралась, всюду меня он преследовал, мне казалось еще бессмысленнее как свое, так и существование других. И так все эти дни.

Она пыталась готовиться к занятиям и… не могла.

Какое мне было дело до всех этих бояр, окольничих, думных дьяков? И, упав головой на стол, я плакала горькими неудержимыми слезами… и не стыдилась своих слез… Я была одна со своим отчаянием, никто меня не видел… Да и кто бы мог мне помочь?!

И все-таки она была женщиной! Ее петербургский ужас отличался от толстовского отсутствием эгоизма. Не своя смерть испугала ее (а чего бояться, если “я” бессмертно?), но гибель всего человечества, всего этого грандиозного Божьего “хозяйства”, которое исчезнет, когда потухнет единственная “лампочка” и остынет единственная “батарея” — Солнце. Как это ужасно глупо!

После арзамасского ужаса с Толстым происходит духовный переворот, и он встает на религиозный путь. Разумно. С Дьяконовой происходит нечто совсем обратное. Из религиозной ярославской девочки она если и не становится завзятой атеисткой, то, во всяком случае, подвергает свою веру серьезным сомнениям и уже не может остановиться на этой дороге. Почему так случилось?

Ужас настигает Дьяконову после лекции геолога, географа, путешественника, профессора Петербургского университета Ивана Васильевича Мушкетова. Это был выдающийся исследователь Урала, Сибири и Средней Азии, описавший геологию большей части Тянь-Шаня и Северного Памира. За эти заслуги он удостоился многих правительственных наград, был членом геологических и географических обществ Германии, Бельгии, Англии, Франции, Китая и Америки. Менее известна его роль в истории русского казачества. Сын казачьего сотника, родившийся в станице Алексеевская области Войска Донского (ныне Волгоградской области), И. В. Мушкетов стал, так сказать, первым петербургским “атаманом”, основателем Санкт-Петербургского общества взаимопомощи донским казакам. Атаманом Общества он был избран при дружных криках “В добрый час!”. Мушкетов был глубоко православным человеком и после своей скоропостижной смерти от воспаления легких в 1902 году (год смерти Дьяконовой) был похоронен на православном Смоленском кладбище. На могиле был водружен мраморный крест.

Почему его научные изыскания не поколебали его собственной веры в Бога, а его лекция произвела на Дьяконову настолько сокрушительное впечатление, что после нее она даже не могла перекреститься на ночь? Это очень непростой вопрос.

В логике есть понятие о так называемой “мнимой логической связи”, классическим примером которой служит латинская фраза: post hoc ergo propter hoc (после этого значит вследствие этого). На самом деле “после” не обязательно значит “вследствие”. Но на этой ошибке построены многие умозаключения, неправильные по своей логической связи. Здесь — тот самый случай.

Обратим внимание: среди выдающихся прихожан отца Рождественского из пантеона петербургских профессоров — сравнительно немного гуманитариев. В основном это все естественники: биолог Бекетов, географ Семенов-Тян-Шанский, математик Билибин, химик Менделеев, физиолог Павлов… Научная работа не препятствовала их общению с церковью. Но главное — она не была для них предметом религиозного культа, как для историка Гревса, “заражавшего” верой в безграничные возможности науки своих преданных слушательниц на Бестужевских курсах. Этот парадокс вообще характерен для конца XIX — начала ХХ столетия. Религия науки стала верой гуманитарной интеллигенции, а не представителей точных наук и естествоиспытателей. И не геолог Мушкетов, на лекции которого Лиза ходила факультативно, а Гревс с его прогрессивными воззрениями на историческое, не божественное происхождение Иисуса нанес мощный удар по старомодной религии купеческой дочери Лизаветы Дьяконовой.

И еще профессор Александр Иванович Введенский.

В мгновенном ужасе, который испытала Лиза Дьяконова, ощутившая бессмысленность бытия, прошлого, настоящего и будущего, всей человеческой истории, — на самом деле не было ничего особенного. Это чувство, которое однажды испытывает всякий мыслящий человек, или мыслящий тростник , по выражению Паскаля.

“Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не нужно, чтобы на него ополчилась вся Вселенная: довольно дуновения ветра, капли воды. Но пусть бы даже его уничтожила Вселенная — человек все равно возвышеннее своей погубительницы, ибо сознает, что расстается с жизнью и что он слабее Вселенной, а она ничего не сознает. Итак, все наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, отнюдь не пространство и время, в которых мы — ничто. Постараемся же мыслить благопристойно” (“Мысли”).