Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Введенский доказывал, что ответа на вопрос о смысле жизни не существует, но сама его постановка возможна только в случае признания “бессмертия души или продолжения личного существования за пределами земного бытия”.

Лизу восхитил этот логический прием, который провел еще Иммануил Кант. Но Канта она не читала, а “он (Введенский. — П. Б. ) доказал, что при понимании смысла жизни в служении нравственному долгу, а этого долга как служения всеобщему счастью, — вера в смысл жизни оказывается логически непозволительной без веры в бессмертие, ибо всеобщее счастье неосуществимо, если нет бессмертия”, — с радостью пишет Лиза в дневнике.

И это ей очень понравилось! Но чего-то здесь все-таки не хватало… Что-то во всем этом было холодное, рассудочное… Наверное, правильное, но только это не позволяло ей избавиться от ужаса перед бессмысленностью бытия. Зачем жизнь устроена так, чтобы мы не могли понять ее смысл? “Разве нельзя было бы обойтись без земной жизни? — спрашивает Дьяконова, — ведь в силу этого мы должны жить на земле целую жизнь, зная, что в конце концов весь этот мир, в котором мы живем, в котором преследуем столько целей, планов, испытываем столько горя и страданий, — разрушится? И неужели же такая наша жизнь необходима для осуществления всеобщего счастья в том виде, как говорит Введенский? В силу какой случайности явились мы на земле — существа, одаренные разумом и бессмертною душой?” Это был страшный вопрос. За ответом на него она пошла к Введенскому. И потерпела полное фиаско…

Разговор с Введенским занял несколько минут. “Конечно, он ничего не мог ответить мне на такой вопрос, прямо сказав, что я спрашиваю его, в сущности, о невозможном”.

Лиза поняла, что сделала глупость, обратившись к нему с этим вопросом. И тут же совершила другую глупость. Она спросила его, нет ли такого сочинения “в духе материалистов”, которое навсегда избавит ее от веры в Бога и бессмертие души? Введенский засмеялся. “Такого сочинения нет… ведь вы уже слышали, что материализм, как и дуализм [20] Философское учение, которое признает равноправие идеального и материального. , недоказуем, следовательно, теперь, после моих лекций, никакое материалистическое сочинение не докажет вам, что не существует возможность веры в бессмертие”.

Тогда Лиза сказала главное, ради чего и шла к профессору. “Но мне хотелось бы отделаться от этой точки зрения, потому что в таком случае легче жить и легче умереть…”

Введенский пожал плечами: “Попробуйте…” И он посоветовал Лизе прочитать книгу немецкого материалиста Фридриха Бюхнера “Сила и материя”, которой к тому времени вышло 19 изданий. “Только она вам теперь ничего не докажет”.

Лиза ни слова не пишет об этом, но едва ли случайно из короткой речи Введенского ей врезались в память выражения “теперь” и “после моих лекций”. Отрицая право философов и богословов на обладание абсолютной истиной, он тем не менее был убежден в абсолютной истинности своих рассуждений. После его лекций нечего и думать о том, смертна душа или бессмертна…

Тогда Лиза проявила настойчивость и спросила: почему лично ее при мысли о вечности посещает ужас? И вновь услышала спокойный ответ: “Оттого, что мы действительно не в силах представить себе вечность; вы хотите представить себе невозможное, вы истощаете себя понапрасну, от этого и происходит ужас… Вечность можно мыслить, но представить себе ее нельзя…”

На этом они с ним и расстались.

“Я спрашивала невозможное…” — пишет она через несколько дней. Перед этим, в воскресенье, Лиза в интернате изучала “Боярскую думу” (вероятно, работу историка В. О. Ключевского), но вдруг “отодвинула книгу в сторону”. “Звонили к обедне. Это напомнило мне время, когда я сама ходила в церковь”.

Post hoc ergo propter hoc . После этого значит вследствие этого. Неверная логическая связь. Но заметим, что после разговора с профессором Введенским Елизавета Дьяконова впервые признается в дневнике, что она больше не ходит в церковь .

Но вернемся к Вале, самой любимой сестре Дьяконовой. Во время учебы на курсах Лиза отправляла письма всем своим домочадцам, в том числе, вероятно, и матери, только не все они сохранились. Но наиболее обширная часть ее эпистолярного архива — именно письма к Вале. Самые подробные, самые искренние! Настолько искренние, что порой Лиза строго предупреждает сестру не сообщать об их содержании никому. “Еще раз прошу тебя — не говорить ни слова о содержании моих писем; я только тогда и буду говорить с тобой вполне свободно и откровенно…” (1 мая 1896 года).

Напомним, что, покидая Ярославль осенью 1895 года, Лиза пребывала в полной уверенности относительно будущего своей сестры. Женитьба на Вале Валентина Катрановского, которая была отложена на год, представлялась ей как необходимый шаг к обретению сестрой свободы от матери, иными словами — как фиктивный брак. Но, приехав домой на зимнюю вакацию, Лиза поняла, что дело обстоит сложнее и сестра совсем иначе смотрит на эти вещи.

“В ней произошла перемена, которой я никак не ожидала: она стала как-то уж чересчур благоразумно смотреть на жизнь; говорить, что все клятвы В. относительно их фиктивного брака — наивный вздор, одни слова; и теперь, собираясь выходить за него, уже твердо уверена, что ей придется сделаться женою своего мужа, и, печально поникнув головой, прибавила: «Может быть, и на курсы мне не удастся поступить». «Ну, уж этого не может быть! Ты поступишь! — вскричала я. — Мы с тобой будем вместе»”, — пишет Лиза в дневнике.

Почему она была так уверена, что младшая сестра непременно должна пойти по ее стопам? Читать это очень странно после того, как в прежних записях она уже призналась в том, что сама не чувствует себя на курсах вполне в своей тарелке. Если она, с ее несравненно более развитым умом и богатым душевным опытом, не смогла найти свое место среди курсисток, почему она думала, что это сможет сделать Валя? Та самая Валя, которая еще несколько месяцев тому назад наивно считала, что дети рождаются от поцелуев.

Конечно, она желала блага своей сестре! Но парадокс был в том, что она желала ей своего блага, причем такого, которого сама не смогла добиться. И здесь мы имеем дело, возможно, с первым неосознанным проявлением эгоизма Дьяконовой. “Мне хотелось, — пишет она в той же дневниковой записи, — чтобы Валя, поступая, была бы уже au courant (в курсе. — П. Б. ) относительно всего, с чем мне неожиданно пришлось столкнуться, и я посвящала ее во все стороны нашей жизни, какие мне приходилось наблюдать”.

Другими словами, она видела себя в роли наставницы младшей сестры на курсах. Обжегшись на многих неожиданностях жизни в Петербурге и, будем говорить прямо, разочаровавшись во многих вещах, которые до этого представлялись ей прекрасными, она думала, что Валя под ее нежным руководством этого избежит благодаря опыту старшей сестры. Но какой это был опыт? Три с небольшим месяца учебы и пребывания в интернате, за время которых она, впрочем, поняла, что ничего толком не знала об этой жизни.