Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Самое надежное спасение от этого страха — в религии. Если Бог есть, и человек — творение Его, то жизнь не бессмысленна.

Печальное положение Лизы в Петербурге заключалась в том, что она-то как раз приехала сюда девушкой глубоко верующей и воцерковленной, но именно это ее качество и было подвергнуто на Бестужевских курсах беспощадному остракизму.

“Интересно, что сказали бы наши интернатки, если бы знали, что я сегодня исповедовалась и завтра буду причащаться?” — пишет Дьяконова в дневнике 1 марта 1896 года.

Это может показаться странным современному читателю, но не в советское время, когда религия была под фактическим запретом, а в монархической православной России студенту и студентке было стыдно признаться в своей “церковности”.

Не то что нельзя, но… неприлично.

Насколько я могла подметить из случайных разговоров с моими сожительницами, одни из них относятся скептически-равнодушно к существованию Бога и вообще к религиозным вопросам, другие — с мучительным недоумением, третьи — признают Его, но совсем не признают нашей религии, с ее обрядами, создавая себе свои теории; все же вообще — относятся с полнейшим индифферентизмом к религии так, как она есть теперь, к ее обрядам, к ее содержанию…

Впрочем, это не стало для нее полной неожиданностью. Об этом ее предупреждали в Ярославле. Но “когда говорили, что на курсах в Бога не верят, и предсказывали, что я непременно сделаюсь неверующей, — я всегда была уверена, что этого не будет, что мои религиозные убеждения тверды и их не так легко поколебать не только курсисткам, но даже самим курсам, даже лекциям профессоров”.

Вот это было ее ошибкой. Вообще главной ее ошибкой было убеждение, что перемена Ярославля на Петербург снимет внешние препятствия для развития ее личности, но не отразится на ее внутренних воззрениях, и она останется такой же Дьяконовой , но только свободной, только имеющей все условия для своего развития.

Ей в голову не приходило, что в Петербурге ей придется тратить куда больше сил для сохранения своего суверенного “я”, чем в Ярославле. Что именно здесь Дьяконова как личность никому не нужна!

Или нужна тем же людям, от которых она бежала .

Почему она не обратилась за поддержкой к отцу Рождественскому, это так же понятно, как и то, почему она не поехала, например, в Кронштадт, который был рядом и где служил отец Иоанн Кронштадтский. Сделать это означало бы признать свое поражение. Какой смысл менять одного батюшку, ярославского, на другого?!

Как богослов отец Рождественский ее не впечатлил, и она “бросила ходить на богословие”. Но и отказаться от веры она не могла. “Я чувствую, что что-то есть во мне, что составляет часть меня самой, что отбросить я не в силах, что живет во мне с детства”.

Маленькая Лиза зачитывалась “житиями святых в огромных Четьи-Минеях, которые брала моя бабушка у отца Петра «почитать» и которые увлекали меня мечтать о пустынях, где спасались святые подвижники, о путешествиях туда, о келии где-нибудь на скале, где непременно хотела жить после, «когда вырасту большая»”.

И все это нужно было отринуть, отрезать от себя?

А почему, собственно?! Согласиться с этим не позволяла ей не только “та мистическая жилка”, которую она всегда чувствовала в себе, но и элементарная гордость провинциалки. Наверняка в лекции Гревса она почувствовала некоторый холодок в отношении “наивно верующих”, не рассуждающих людей. Не светочи, не lumière!

Но и с этими людьми она не хотела себя отождествлять. С теми, у кого религия “обращается в простую, немудреную веру без рассуждения”. От них она бежала , среди них ей было “душно”.

Это был серьезный конфликт в ее сознании. Как сказали бы сегодня, “когнитивный диссонанс”. И — как за спасительную соломинку — она ухватилась за лекции профессора Введенского…

Александр Иванович Введенский — выдающийся философ и психолог, основоположник русского неокантианства и основатель первого Религиозно-философского общества. Его учениками были И. И. Лапшин, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, С. А. Аскольдов, П. Б. Струве, С. Л. Франк, М. М. Бахтин — целая плеяда звезд отечественной философии. Сам факт его преподавания на Бестужевских курсах подтверждает то, что может показаться почти невероятным: уровень преподавания на женских курсах считался более высоким, чем в университете. И это немудрено: ведь на курсы шли читать лекции, иногда на безвозмездной основе, лучшие из лучших. Например, А. И. Введенский с 1890 года до конца своих дней был руководителем кафедры философии Петербургского университета.

Не будем подробно останавливаться на взглядах Введенского на философию и психологию. Они были, разумеется, слишком сложны для того, чтобы Лиза Дьяконова могла усвоить их без специальной подготовки. Самым важным является то, что взгляды Введенского отличались беспощадным критицизмом не только в отношении религиозной веры, но и в отношении научного познания. И то, и другое, как считал он, грешат “психологизмом”, так как основаны на переживании уверенности в истинности некоторой мысли . С этой точки зрения между верой и знанием нет принципиальной разницы, психологически они не отличаются друг от друга; ведь бытие само по себе недоступно познанию.

Поэтому можно говорить о расширении границ знания, чем занимается “гносеология”, но не об истинности знания.

Трудно сказать, что именно вынесла Лиза из лекций Введенского, но они определенно оказали на нее сильное влияние. Выражение “как говорил нам Введенский” неслучайно мелькает в ее дневнике. Вообще его фамилия упоминается здесь чаще имен других преподавателей. И наконец, это был единственный преподаватель на курсах, к которому она отправилась проконсультироваться лично.

Он был первый, о ком она вспомнила, испытав в интернате “ужас”. Чтобы привести свои мысли в порядок, она “пробовала разобрать вопрос с этической и религиозной точек зрения”.

Я вспомнила лекцию Введенского “Условие допустимости веры в смысл жизни”, — пишет Лиза, — где он доказывал, что смысл жизни заключается в исполнении нравственного долга, который предписывает нам служение всеобщему счастью. Но, так как всеобщее счастье на земле неосуществимо, что доказывается сочинениями философов и поэтов всех времен и всего мира, мы вправе верить, что оно осуществится в посмертной жизни.

Это была публичная лекция Введенского, специально прочитанная им на Бестужевских курсах 7 апреля 1896 года. Она была опубликована и стала широко известна. Историк русской философии В. В. Зеньковский писал, что Введенский, “идя вслед за Кантом, открывает широкий простор вере, лишь бы она не выдавала себя за знание” (“История русской философии”, т. II).