Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Тамара, армянка 18 лет, гимназистка “с ногой” из Эривани, ее соседка — жена армянского священника из Симферополя, с опухолью на груди, жена инженера, дама лет 30-ти, тоже с такой же болезнью, молодая девушка 18 лет из Петербурга, с нарывом на боку, шестилетняя девочка из Иркутска с кокситом [27] Коксит (артрит) — воспалительное заболевание полости тазобедренного сустава. бедра и бедная крестьянская девушка из Кронштадта — с ногой с детства скорченной, которую здесь выпрямили, ее звали Дуняшей.

Добавьте сюда 23-летнюю курсистку единственного в России высшего учебного заведения для женщин, с гнойными язвами на ноге, не способную без посторонней помощи ни ходить, ни одеться, ни раздеться, и “картина” будет полной.

Но в ней не было никакой логики. Ни малейшего смысла! Это была просто жизнь как она есть.

На каждом шагу Лиза совершала для себя открытия. Они были совершенно непредсказуемы. Например, принимая ванну, она должна была распустить свои длинные волосы, а затем в таком виде, в одном больничном халате, идти в палату. Навстречу ей попался молодой доктор, ассистент профессора Павлова. Это, как ни странно, был первый мужчина, который увидел длинные волосы Дьяконовой во всей красе. А волосы у нее действительно были красивые! “Русалка у нас в больнице…” — услышала Лиза.

Нужно было покрыться язвами для того, чтобы мужчина сделал тебе комплимент. Впрочем, вскоре ей было не до этого. В ожидании операции она впервые столкнулась лицом к лицу со смертью во всей ее будничной неприглядности. Смерть отца в Нерехте, которая потрясла ее еще девочкой, все-таки не шла в сравнение с тем, что она увидела в хирургическом стационаре, где умирали практически каждый день. Не потому, что условия или лечение были плохи — они были прекрасны, — а потому, что сюда попадали люди из простонародья, с запущенными стадиями онкологии.

“В 6-ти кроватной мужской умирает от рака моряк 50 лет, — пишет Дьяконова 2 декабря, — он очень плох и, может быть, не доживет до завтра. От всех больных тщательно скрывают это, лишь одна я из всей нашей палаты знаю, благодаря близким отношениям с сестрой Г-вич, которая сообщила мне об этом только потому, что, по ее словам, видела «мое спокойное отношение ко всему»”.

Если бы Г-вич знала, что скрывается за этим внешним спокойствием! По ночам, когда в палате все спали, Лиза при свете ночника пишет свой дневник.

По коридору раздаются шаги; при каждом звуке их мне так и кажется, что из ванной уже выносят труп в покойницкую… Сегодня веселая юная сестричка Па-ская, с невольно отразившимся на детском личике страхом, рассказывала мне, как покойников уносят в покойницкую, как вечером того же дня ассистенты делают вскрытие, на котором присутствуют все сестры, как потом они идут в ванную мыться… Меня всю внутренне передергивало от этого рассказала: как? — всего только сутки пройдут, и человек, холодный, разрезанный, лежит на столе, и над ним — читают лекцию!

Но из этого Дьяконова делает прямо противоположный вывод: “Нет, должно быть, человеку не была сначала свойственна смерть — несмотря на тысячелетия, мы до сих пор не можем привыкнуть к этой мысли. То есть человек до своего грехопадения все-таки был бессмертен, и вот, несмотря на уже тысячелетия своего смертного существования, он не может привыкнуть к мысли о смерти”.

Иначе чего бы она и юные сестры боялись?!

В больнице религиозность Дьяконовой проходит куда более серьезное испытание, нежели на лекциях Гревса или Введенского. Оказавшись лицом к лицу с чужой смертью и не зная еще, чем закончится ее собственная болезнь, она вынуждена признаться самой себе, что наука наукой, но ее внутренняя сущность просто не может смириться с мыслью о смерти как о полном уничтожении человеческой личности. Все, что она видит в больнице, доказывает ей обратное. Люди просто болеют и просто умирают . Во всем этом нет никакого высшего смысла, как не может быть высшего смысла в опухоли на груди. Как только человек умирает, с его телом можно делать все что угодно, резать его на куски. И “кажется, надо примириться с этим сознанием, но отчего же одна мысль о том, что человек умирает всего в нескольких шагах от нас, — наполняет меня всю каким-то смущением, жалостью и благоговейным чувством пред переходом последней грани жизни, отделяющей известное от полной неизвестности? А что там? Что там? — Я не могу примириться с мыслью о совершенном уничтожении человека, нет, это невозможно!”

Да, и я не могу жить <���без веры>… и не могу потому, что иначе — я теряю весь смысл жизни, не понимая ее, и мучаюсь невыразимо, умирая же, страдаю еще более от мучительного сознания неизвестности и бесцельности прожитого существования…

Между тем моряк по фамилии Леонтьев все еще жив. Он не умирает, хотя врачи и сестры (а с ними и Лиза) точно знают, что не сегодня, так завтра он умрет. Зачем он живет? Но главное — зачем он умирает? “Я готова проклинать всех тех, кто сам, испытав хоть однажды большое горе, видев хоть раз смерть и страдание, — решается, несмотря на это, давать жизнь другим существам, — пишет Лиза. — Как глубоко трагично то, что такое высшее создание, какими мы себя считаем, — есть порождение самого низменного, самого животного акта! И эта животность, подчиняющая себе весь род людской, заставляет забывать об ее последствиях, и в результате на свете появляются миллионы существ, родящихся лишь для того, чтобы потом с озлоблением проклинать минуту рождения. И над всем нашим земным шаром, над всеми этими миллиардами живых и копошащихся в своем ослеплении существ — царит одно верное, одно непременное: смерть, смерть и смерть… Голова кружится”.

Моряк умер через три часа после этой записи, время которой Лиза зачем-то точно обозначила: 11 часов вечера. Моряк умер в 2 часа ночи. Возле него дежурила та самая словоохотливая сестра Па-ская, “розовая девочка лет 18-ти, веселая и жизнерадостная”. Она не преминула сообщить Лизе о последних словах Леонтьева: “ До свидания, вы тоже скоро умрете… ”

Что он хотел сказать? “Или в момент перехода этой границы он вдруг увидел уже нездешними глазами ее будущее, или это было просто злое желание с его стороны — умирая, омрачить молодое существо страшным «до свидания», или, наконец, он сказал это просто так?” — пишет Лиза Дьяконова.

Все могло быть…

Жалость к больным, особенно к безнадежным, борется в ее душе с раздражением от их бездуховности. И конечно, прежде всего раздражают женщины!

Пришла одна больная из отдельной палаты и, сев к Тамаре на кровать, гадает ей… Несчастный женский ум! Абсолютная пустота, заполняемая областью половых отношений: муж, дети, и в привязанности этой — ни капли духовности…