Владимир Дружинин - Град Петра

Увлёкшись, он пустился в критику. Мнит себя зодчим... Да, он знает: у царя один вкус, а у светлейшего князя и синьора Фонтаны — другой. Что же станет с Петербургом? Москва померкнуть должна перед новой столицей.

Запальчивость юноши извинительна. Что видел он с детства кроме Москвы — золотых её маковок, резных крылечек, наличников, теремов, белого узорочья на кирпичной кладке? Недавно открыл для себя постройки вельможного Рима. Рисует себе красоты ослепительные, небывалые.

— Не сегодня завтра, — улыбнулся Доменико, — его величество пожалует. Докажешь ему.

Где там! Когда царь пришёл, Земцов перепугался смертельно. Смотрел в щель перегородки, ноги подкашивались. Доменико выволок его, представил переводчика Виньолы.

— Слыхал про тебя, — сказал Пётр. — Молодец! Почто скрючился? Боишься меня?

— Виноват, государь, — пробормотал гезель, но не разогнулся.

— Мало тебя учили. В школу храбрости тебя... Ведаешь, где она?

— Нет.

— В армии. Я вот Выборг добывать иду.

Засмеялся, обхватил гезеля, выпрямил спину. Подарил ему рубль. Потом пожелал увидеть крестника. Пьетро таращил глаза, пускал пузыри. Царь дал ему подержать палец. Выпил чарку за здоровье младенца, обедать не сел — очень торопился. А макеты ему понравились.

Михаил до вечера не мог очухаться. Разжимал кулак, созерцал монету, жмурился.

«Мой московит — настоящий подарок судьбы. Он исполнителен, честен, жизнерадостен — Пьетро полюбил его. Забавно — женщин он избегает, ибо поклялся не жениться, пока царь не вынудит Карла к миру. Монашеский обет уживается в нём с рациональной философией Декарта, которую он воспринял в гимназии и горячо исповедует. Такова русская душа!»

Портрет Декарта, «этого длинноносого француза, которому всё просто и ясно во вселенной», висит у Земцова в каморке. Юноша твердит зачарованно:

— Дайте мне материю и движение — и я переверну мир!

Доменико смущён. Его религия — выше разума. Церковь не одобряет Декарта. Помнится, в Риме его опекала Христина — нечестивая и развратная шведская королева. Та, что сбежала из своей страны в мужской одежде...

— Царю она нравится, — дразнит Земцов.

Видимо, так — в Летнем саду её мраморный бюст.

Ни один монарх не оказал Христине такой почести. Конечно, и гезель восторгается ею.

На языке у Доменико — молитвы, запавшие с детства. Что толку! Возражении философических не находит — мало начитан. И надо признать — сам он не тот, что был прежде, в Астано. Э, лучше не думать! Иначе — кайся на исповеди... Католик, староста церкви, им же построенной, и поддался соблазнам!

Вольномыслие — в воздухе здешнем.

Месяц спустя оно поселилось бок о бок, в лице неугомонного русского. Дорога с Городового острова, где гезелям отведено жильё, длинная, утомительная, а Земцов стал нужен постоянно. Доменико зовёт его адъютантом.

«Он готов спать четыре часа в сутки, по примеру царя. Иногда, правда, капризен, непоседлив. Сожалеет, что не был под ядрами и пулями, не застал наводнения. Последнее я обещал ему. Дабы утолить тягу к творчеству, поручил ему проект садовой беседки. Пусть попытается!»

Пушечного боя под Выборгом в Петербурге не почуяли. Грянул в окна салют. И снова дрогнули стёкла, слюда, коровьи пузыри, колеблемые ветром холстины, — покорилась Рига. Земцов, завидуя воинской славе, не разгибал спины, сочинял, мечтая порадовать царя-победителя. Доменико надзирал.

— Заруби себе, — учит он. — Петербург не будет подражать ни Москве, ни Риму. Воля государя.

Открыв дверь земляку, Доменико задохнулся от радости. Вместе с Марио ворвалось, зарделось горячими красными крышами Астано.

— Ты отощал, — улыбнулся земляк. — Кирпичи таскаешь тут…

— А ты разжирел как боров, — и Доменико тряс округлившиеся плечи. — Побегай у нас! Быстро сбросишь лишнее.

Смеясь они начали язвить друг другу. Вошла Гертруда. Фонтана, подобрав полы щегольского алого плаща, изысканно раскланялся. Слуга внёс сумку и скользнул за дверь. Марио достал мешок с чем-то сыпучим и, поклонившись снова, протянул Гертруде. Кукуруза! Вот это подарок!

— Полента, — ликовал Доменико. — Не ел сто лет.

— Убийственный город, — сказал гость, брезгливо снимая грязные башмаки. — Утонуть можно у твоего порога.

— Мостят уже, — отозвался Доменико, мгновенно уколотый.

— Дай-то бог...

Влез в меховые пантофли, поданные Гертрудой, прошёлся по половикам, оглядываясь с любопытством. Заметил латеранскую капеллу на стене, шедевр предка, и удовлетворённо кивнул.

— Земцова куда дел?

— У меня. В крепости он, поест с солдатами.

— Удружил я тебе?

— Спасибо.

Сели обедать. Марио зачерпнул щей и понюхал, прежде чем отправить в рот. Топом знатока вымолвил политес хозяйке. Чёрный хлеб ломал подозрительно, накрошил.

— В Москве пироги, — сказал Доменико.

— Бесподобные, — оживился Марио. — Особенно у Шереметева. Жаль, он весь год на войне. Бывало, пиры у него... Русская щедрость, полсотни людей за столом, заходи любой, хоть из простых, лишь бы одет был чисто.

И потекли московские новости. Русские далеко за Ригой, в Померании. Царь решил вытеснить шведов с материка Европы, загнать в Швецию — тогда уж они наверное согласятся на мировую. Впрочем, неизбежны осложнения, Ганновер, Франция, Англия обеспокоены продвижением русских на запад. Царя, однако, не смутишь ничем. Царевне Анне [71] Царевне Анне... — Анна (1693—1740) — племянница Петра I, с 1730 по 1740 г. российская императрица Анна Ивановна (Иоанновна). сватают выгодного жениха — герцога курляндского. Государство крохотное, но опять же при море, имевшее значительный флот. Сын царя учится в Дрездене, под крылышком у короля Августа. Теперь Алексей сделает хорошую партию — ничто этому не препятствует. Невеста — принцесса фон Вольфенбюттель. Он не желает брака, у него есть в Москве любовница, которой он очень дорожит. Да, пламенная любовь с отроческих лет...

Ради хозяйки Фонтана перешёл на свой корявый русско-немецкий. Гость болтал, наслаждаясь вниманием. Поглощённый работой, Доменико отстранялся от внешнего мира, рассказы Брюса или Крюйса слушал вполуха, «Ведомости», печатавшиеся в Москве, попадались редко.

— Что у тебя дома? — спохватился Марио.

Дома? Ну конечно, речь идёт об Астано... Младшая дочь обручена, обогнала старшую, негодяйка. Жильё починили, расширили на царское жалованье.

— А у тебя?

— Старики скучают. Молятся за царя. Скотный двор прибавился и новая голубятня. Купили виноградник у соседа, у кривого Чампи, — помнишь? К сбору нынче не успею... Может, в будущем году, если угодно мадонне.

Сагра — праздник урожая... Прозвучавшее в итальянской своей подлинности, слово будто высекло искру, вернув видение Астано. Процессия, спелые гроздья в корзинах...