Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Ну, граф, соберись. Надеюсь, не все силы на меня ушли, – ободряя Алехана, со смехом произнесла Корилла. – Хочешь, я сама помогу тебе одеться?

– Есть кому подсобить, ты сама не забудь принять достойный вид!

Фраза, произнесенная на итальянском, была построена не совсем правильно, но вполне ясно. Корилла уловила иронию в словах Орлова, и улыбка снова появилась на её прекрасном лице.

– Ты как хочешь, граф: чтобы меня одели и сделали твою любимую прическу, или мне послать за париком?

– Я думаю, что все это займет уйму времени и я окончательно потеряю силы и терпение. Сделаем всё проще. Я прикажу накрыть стол на два куверта у себя в рабочем кабинете, а в обеденный зал не пойдем вовсе. Ты надень что-нибудь воздушное, легкое, а волосы оставь, как есть.

– Тогда я думаю, и музыкантов приглашать сегодня нет нужды, – с облегчением вымолвила поэтесса.

– Отчего же? У меня прекрасные музыканты. Я хотел, чтобы ты послушала моего Березовского. В вашей солнечной стране он насочинял такого, что, я уверен, не оставит тебя равнодушной.

– Давай в другой раз, граф, не хочу, чтобы кто-то мешал нашему уединению. Если ноги тебя не слушаются, то надеюсь, беседы ты меня не лишишь?

– Хорошо, – согласился граф, – Стало быть, пусть сегодня будет всё так, как хочешь ты! Только слуг потешных, которых я зазвал вчера, гнать сразу не буду, пускай пока останутся.

Корилла легким кивком головы подала знак согласия.

Слуга без доклада открыл массивную дверь, и Корилла зашла в кабинет Орлова почти бесшумно Она была обута в мягкие летние туфли на низком каблучке. Вышколенные слуги в праздничных венецианских костюмах стояли в нервозных позах полевых сусликов, улавливая в неторопливых движениях своего господина малейшие желания.

Граф не слышал, как дама появилась в кабинете, и продолжал сидеть в фривольной позе беззаботного офицера, задрав ноги, обутые в укороченные сапоги лайковой кожи с серебряными пряжками, на резной стул старинной работы. Он пил вино из большого стакана с медальоном, исполненного в технике межстеклянного золочения. Белое столовое вино было настолько холодным, что толстые прозрачные стенки стакана покрылись испариной.

Поэтесса никогда прежде не была в просторном рабочем кабинете графа и в первый момент была изумлена беломраморным портретным изваянием хозяина первоклассной работы неизвестного мастера, стоявшим на подставке. Благородный лик Алехана, не обезображенный грубым сабельным шрамом на левой щеке, был обращен к поэтессе, и губы как будто улыбались ей. Правильные черты, открытый лоб, четко очерченный рот и гордый независимый взгляд поражали Кориллу схожестью с сидящим пред нею русским богатырем.

В противоположном углу, на стене, рядом с открытой настежь дверью, ведущей в библиотеку, был установлен барельеф не менее тонкой работы, в котором угадывались уже почти забытые поэтессой черты лица Фёдора, сиявшие молодостью и удивительной мужской красотой.

– Граф! – голос поэтессы неожиданно звонко прозвучал в гулкой тишине зала. Не дожидаясь, когда Орлов, сидевший к ней спиной, ответит ей, она продолжила: – Какая прекрасная тонкая работа! Может, это творение французского автора? Ты никогда не показывал прежде мне эти два превосходных портрета.

Орлов поспешил к Корилле и, поцеловав ей руку, ответил без излишних пояснений, будто упоминал имя всемирно известного мастера:

– Да это наш Федот.

– Что за Федот? – рассмеялась Корилла: имя показалось ей чудным.

– Русский резчик по камню и кости, черносошный крестьянин Федот Шубин! Теперь, когда он в Петербург возвратился после учебы, кстати, в Болонье, пошел нарасхват, даже в чести особой при дворе государыни. Я сам лично давал ему рекомендации. Готов побожиться, что говорил я ранее тебе про него, забыла ты, видно! Если не я, так Иван Шувалов тебе о нем, наверное, сказывал.

– Нет, я бы помнила, – без обиды в голосе, но с сомнением ответила Корилла. – Ты знаешь, у меня хорошая память на такие вещи. Почему же раньше не показал тогда?

– Наверное, побаивался, что презент художественный сделать попросишь! – рассмеялся граф, видя, что поэтесса уже готова возмутиться.

– Не отмечала за тобой раньше, Алексис, намерения отказать мне в чем-либо, тем более в таком пустяке!

– Шучу я! Вот когда на родину собираться вздумаю, тогда другое дело. Готов уступить! А так – я как будто с братом разговариваю, когда одиночество здесь в думах своих коротаю.

Граф, кряхтя, поднялся со стула и, слегка подхрамывая, подошел к барельефу и ласково провел ладонью по изваянию.

– Да, но почему ты утаил от меня этого чудо-камнереза, не представил мне его лично?

– Оказия, значит, не представилась. Вот уж два года с лишним, как он домой возвратился.

– Так он частый был гость в твоем дворце?

– Не сказал бы. К тому же, не только талантом своим он отечеству и матушке служил, но и исполнял еще необходимую нам секретную миссию.

Орлов поспешил к столу и грузно сел на свое место, растирая колени.

– Ах вот как? – сказала Корилла. – Пока ты мне только Бортнянского секрет раскрыл, что он делами особой твоей миссии занимался, а ведь был прекрасный музыкант и сочинения его так талантливы!

– Это так, и музыкант он великий, и переводчик от Бога, я уже и не припомню, сколькими языками он владел. Миссию свою исполнил без нареканий с моей стороны.

– А тот музыкант, о котором ты мне помянул, кажется, синьор Максим Березовский?

– Точно так, но и он служил мне не только как певец и музыкант… Ах, как он поет! Не хуже ваших европейских разбогатевших кастратов.

– Смотри-ка! А я-то думала, ты только в молодых итальянских примадоннах толк знаешь!

Намек Кориллы не смутил Орлова:

– Березовский – первый русский певец, покоривший Европу! С Моцартом в Болонской Академии в одно время обучался, диплом имеет. Прозвание там у него было «Русский». Мои поручения выполнял… Эх, если бы ещё в языках был силен! – посетовал граф. – Я его содержание оплачивал и учебу. Помог я подняться здесь и Шубину, не жалел денег для русских талантов.

– Если бы только талантам, граф, – покачала головой Корилла, – но, похоже, у русских сорить деньгами – национальная черта.

– А ваши синьоры и маркизы, кичащиеся богатством, всё желают русских дам любить, а деньгами сорить, как ты изволила выразиться, не желают по причине скаредности своей, и посему часто вожделенной цели добиться не могут.

– Кого-то ты, граф, интересно мне, в виду имеешь?

Она наконец отошла от бюста Алексея Орлова, продолжая рассматривать дорогие вещицы, расставленные на полках вдоль стены.

– Вспомнил я про одного из ваших, коль разговор зашел о талантах молодых русских, которых я, бывало, нарочными с секретными бумагами посылал в Венецию к маркизу Маруцци. Так вот, этот маркиз по поручению государыни нашей вел финансовые дела по содержанию эскадр моих в Архипелаге и по мере надобности выдавал наличные под мою расписку. Вспомнил я приезд его к нам в Петербург по делу. Всегда при больших делах купеческих пребывал, а тут увлекся красавицей нашей известной Прасковьей Брюс, да как жить без неё, не знал. Но вот воздыхателем так и остался, коль щедростью не отличался. Не выдержал соперничества из-за скаредности своей, а ведь богат ваш маркиз, и любовь свою искал долго. Впрочем, довольно о нём!