Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Тебя? Как глупо!

Ревнивая донна протянула руку, настойчиво приглашая графа сесть подле неё, но Алехан не поддался искушению. Он лишь коснулся ее плеча и сказал:

– А вот ты послушай меня. Французы в своих планах были не так глупы. Их расчеты имели основания. Особенно, если принять во внимание наш с турками Кучук-Кайнарджийский мирный договор, что был подписан 10 июля 1774 года. Турки тогда окончательно рассорились с французами, и Франция мечтала о реванше. А тут я со своей эскадрой, да они ещё полагали, что вот-вот меня позовут обратно в Россию, где положение нашей семьи стало шатким…Злые языки, завись придворных и откровенные недруги, наверное, как везде, – пожал плечами граф.

Корилла ехидно рассмеялась:

– Ты это называешь шатким? А если ещё к этому прибавить твою очередную каверзу?

– Которую? – нахмурился Алехан.

– А ту, что ты выкинул год тому назад в Ливорно с текстом договора. Как ты сказал: К-у-ч-у-к Кай-нар-джийс-кий? Тьфу, язык можно сломать! Ты сам говорил, что там у вас в Петербурге все иностранные послы с ног сбились, пытаясь пустить в ход подкуп для получения текста этого вашего мирного трактата с Турцией. Панин отказался сообщить его даже вашим союзным дворам под предлогом ещё не устраненных затруднений. Ты же, даже не знаю – в шутку или как, велел собственной властью взять и напечатать его у нас в Ливорно.

Еще не пригубив вина, Корилла казалась опьяненной тем духом секретности, на который она была чрезвычайно падкой по натуре.

– Я скажу тебе больше: то, чего ранее не смел говорить никому. Приключилось это ровно за два года до подписания того договора. Возвращался я из отпуска к эскадре своей, да и завернул в Вену к приятелю своему Дмитрию Голицыну. Там, сидючи за столом сплошь с иностранными харями, я будто бы в шутку заговорил о событиях 62-го года, что приключились у нас в Ропше. Вижу по полным ужаса глазам гостей, что хотят знать – кто учинил революцию и лишил трона Петра III. Никто не смелится задать мне вопрос в открытую, а рты разинули. А я возьми и скажи, что для человека гуманного как я есть, было очень печально оказаться принужденным сделать то, что мне приказали, да против моего убеждения!

Корилла, прикрыв рот салфеткой, заморгала до слезинок в уголках глаз.

– Да ты что! – её голос от ужаса стал хриплым. – Ты, знатный вельможа, прилюдно осмелился обвинять свою императрицу?!

– Хватит причитать, Орловы себе цену знают!

– А что же императрица? Неужто прознала?

– На дерзость мою она письмо вскорости прислала, что мол, слышала от братца моего Федора, что вернулся я из Вены в Ливорно в добром здравии. Понял я тогда, что довольна она моим благоразумным прибытием в Италию и что мстить ей я не намерен за её проказы супротив брата моего Гришки.

– Выходит, у французов были основания использовать тебя в своих каверзах.

– Точно! Вот на это и была, наверное, сделана главная ставка. Они были уверены, что меня можно использовать в политических интригах Европы. А вдруг мы, братья Орловы, ещё не забыли о своей роли и можем императрицу нашу обратно на место поставить?!

– Называй её лучше своей матушкой, так и мне ясней, и тебе теплей!

Злые колкости поэтессы Алехан как будто пропускал мимо ушей.

– Прошлым летом я и сам ещё не всё понимал – кто какую игру затеял, и какую роль мне отвели. В Ливорно получил письмо от некоей дамы. В нем она заверяла меня, что является законной наследницей русского трона. Ещё писала, что какой-то князь Разумовский под именем Пугачева одерживает победу за победой на российской земле, и что она даже заключила договор с турецким султаном о совместных действиях против нашей Екатерины. К письму она приложила документы – копии сразу трех завещаний: «Завещание Петра Великого», «Завещание Екатерины I» и, собственно, «Завещание Елизаветы», по которому она якобы является законной дочерью от брака Елизаветы и графа Разумовского. Кроме того, она сама составила некий документ, который предлагала мне зачитать перед моими моряками.

– И что в нем было?

– Уже и запамятовал. Похоже, так: «божией милостью, мы, Елизавета II, княжна всея России, и так далее…» Естественно, заканчивала она угрозой: кто не желает ей принимать присягу, будет казнен. Мне предлагалось присоединиться к ней всем моим флотом прямо здесь, дабы, не дай Бог, опоздать к раздаче милостей и орденов! Ну, что скажешь? Лихо?

Корилла, тронутая таким доверительным откровением, вся светилась от счастья.

– Это уже не шутка, дорогой. Получается, эта Елизавета таким поступком сама себе могилу рыла!

– Вижу, смекаешь!

Орлов, довольный, расплылся в улыбке.

– Слушай дальше. Я, разумеется, княжне этой ничего не ответил, но в Петербург тотчас отписал. Дальше я уже не сидел сложа руки, в тот раз навел моей службой справки насчет этой «законной наследницы». Проживала она в то время под фамилией графини Пинеберг в городе-порте Рагузе, который принадлежал Венеции. Титул графини был реальным, только к этому титулу самозванка не имела никакого права. Польский князь Радзивилл…

Корилла вновь весьма громко прервала графа:

– Пардон, граф, это не тот ли знаменитый князь, о котором в Европе ходили слухи, будто он возит с собой двенадцать золотых статуй, которые ему удалось спасти из разграбленного русскими замка?

– Да, слухи гуляли, только это были лишь слухи. Однако человеком он был богатым и неоднократно оказывал помощь нашей «Елизавете». Например, Радзивилл, оказывается, обратился с просьбой к французскому консулу Декриво, и тот уступил «графине» на время свою виллу, окруженную садами и виноградниками. Найти это место моим людям труда особого не составило, поскольку вилла эта была центром притяжения лучшего общества города. Поскольку ожидаемого ответа от меня «графине» так и не последовало, то, как сообщили мне мои люди, польские конфедераты, окружавшие Елизавету, стали ждать удобного случая, чтобы отплыть в Константинополь. Однако известие о подписании Кучук-Кайнарджийского мира положило конец надеждам Радзивилла и его друзей-товарищей на помощь турецкого султана в борьбе с Екатериной за попранную свободу и права их родины.

Корилла всплеснула руками, заставляя графа остановиться. Орлов недовольно фыркнул и посмотрел на поэтессу.

– Для меня загадка, Алексис, откуда в Европе развелось столько этих светлых рыцарей, борцов за свободу, которых всюду конфедератами называют?!

– Вы, мадам, как впечатлительная романтическая натура, можете называть эту публику как угодно, но мы тогда разнесли эту польскую шляхту в пух и прах в Баре, поскольку участники Барской конфедерации вздумали поднять мятеж главным образом из-за того, что матушка ультимативно потребовала от польской короны прекратить относиться к православным жителям Польши как к людям второго сорта и уравнять в правах с католиками. Если мои объяснения вам показались убедительными, то я продолжу.