Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Алехан взглянул на сидящую подле него Кориллу и заметил, что огонёк в её глазах потух.

– А знаешь, друг мой, – сказал граф, – не только ты обратила внимание на две даты, которые я поставил на письме, что ты давеча прочла. Сей авантюрист, потративший столько усилий, чтобы быть на службе Российской империи, разумеется, не без выгоды для себя, имел оказию изложить своё отношение к календарю лично императрице нашей, находясь ещё в Петербурге. Он заметил, что российский год моложе вашего на одиннадцать дней, и даже изложил свой проект реформы календаря.

– И что же матушка твоя сказала? – поэтесса вновь оживилась.

– Я же говорил тебе, что Казанове отчаянно не везло с его многочисленными прожектами, которые он лелеял воплотить в жизнь у нас на родине. Императрица во время совместной прогулки по Летнему саду охотно объяснила этому неутомимому искателю приключений, отчего в России не надо отказываться от юлианского календаря и переходить на грегорианский. Причина была одна: народ наш перемен не любит.

Алехан встал и, обойдя вокруг стола, вдруг спросил Кориллу, глядя ей в глаза:

– Как случилось, дорогая, что ты, великая поэтесса, до сих пор не знакома с Казановой, обладающим чудесным даром возбуждать к себе любовь всех красивых женщин Европы?

– Отчего же, я была с ним знакома лет пятнадцать тому назад. Он был здесь проездом. Тогда мы с ним были довольно молоды, да и ты, граф, в ту пору ещё не был так сиятелен. Хотя… я была уже известна как поэтесса, и каждый, кто претендовал на значительность, бывая в Пизе, считал долгом нанести мне визит. Удовольствие не чрезвычайное было, однако в данном случае и оно пользу свою имело. Один англичанин, хорошо меня знавший, привез Казанову ко мне домой. Как и в твоем случае, он прибыл в Италию из Франции, проехав через Ниццу и Вильфранш – прескучные, надо отметить, поселения.

Граф согласно кивнул головой. Она продолжила:

– Помню, как он восторгался моим умением красиво выражать мысли и поначалу пожирал меня глазами. Моё косоглазие уловил быстро, и боюсь, я ему все же не приглянулась. Во всяком случае, он-то точно мне был неприятен. В сравнении с тобой он проигрывал во всем. Мой холодный взгляд тогда быстро развеял его надежды. С тех пор мы никогда не виделись.

Орлов довольно хмыкнул и снова присел рядом с поэтессой.

– Слухи и до меня доходили о нем и не всегда лестные для моего уха. Не единожды меня с Казановой сравнивали, упрекая в том, что я такой же, как он, шулер в карточной игре, аферист и сластолюбец, авантюрист и искатель приключений. Не отрицаю, кому-то может показаться, что мы в чем-то схожи. Однако же, различия меж нами весьма серьезные. Посуди сама: всю свою жизнь я служу отечеству своему, а он путешествует вдали от родины в роли знатного вельможи в поисках личной выгоды. Хотя у Казановы в достатке здравого смысла, чтобы к нему относиться с уважением. Он любознателен и физически крепок, однако как кулачный боец, считаю, слабоват. Я мог бы его убить одним ударом в голову, и голова его уже распрощалась бы с жизнью до того, как его длинные ноги коснулись бы земли. Я никогда не тягался с ним в искусстве быстро завоевывать женщин. Он их уговорами берет, а я раньше завоевывал их кулаками, а сейчас знатностью и деньгами. А вот его оригинальное мышление порой меня привлекало.

– Может, лучше расскажешь мне что-либо в доказательство, а пока ты для меня ничего нового в Казанове не открыл.

Корилла явно дразнила графа, морща свой очаровательный носик. Орлов, стараясь быть спокойным, продолжил:

– Пример? Изволь! Однажды в Петербурге он взялся смело утверждать, что мы, русские, более прочих подвержены чревоугодию и суевериям. Его доводы были спорны, однако в одном он был прав: святой Николай для нас более почитаем, нежели все другие, вместе взятые. Он потешался над нашей истовостью в религии и утверждал, что наши обычаи – это по сути пережитки язычества. Для тебя объясню: у нас каждый входящий в дом сперва иконе кланяется, а уж потом приветствует хозяина. Он считает, что мы не молимся богу, а поклоняемся святому Николаю, обращаясь к нему со своими нуждами. Казанова также утверждал, что наш язык ругателен, поскольку берет своё начало от языка татар. От его внимания не ускользнуло, что богослужение отправляется у нас на каком-то непонятном языке, и он недоумевал, что наши прихожане слушают проповеди и бормочут молитвы, не понимая ни единого слова. Казанова не боялся утверждать, что наше русское духовенство проделывает это специально, почитая перевод на русский богословских текстов кощунством, и что делается это ими для своей выгоды, для сохранения их власти.

– Да, я давно поняла, почему в Европе вашу церковь называют ортодоксальной. Однако же, вернемся к Казанове. В дальнейшем вам не приходилось встречаться?

– К счастью, нет.

– Довольно странно, что он не искал с тобой дальнейших встреч…

– После виктории в Чесме флот наш так ни разу и не попытался пройти Дарданеллы, о чем мы тогда мечтали, а посему и услуги Казановы мне бы не пригодились. Помнишь, я говорил, что он заверял, что без его помощи нам Дарданеллы не пройти? Я же смею утверждать, что неудача наша произошла вовсе не из-за его отсутствия на моем корабле. Уверен, что и он со мной согласился бы – Чесменская виктория повергла в шок Европу и без Дарданелл.

– Каких же ещё тебе викторий нужно, чтобы ты успокоился наконец?

Алехан встал из-за стола, подошел к Корилле и нежно поцеловал её обнаженное плечо.

– Никаких, дорогая. Домой хочу. К себе на родину в Москву хочу. Все эти безумно жаркие ночи в Пизе думаю только о нашей российской прохладе. Какие запахи земли после дождя, а летний воздух какой! Казанова уверял, что самая бедная деревня Европы кажется чудом роскоши в сравнении с русскими селениями. Наверное, он прав. Но знаешь, какой летом вид у нас с Федором в имениях в Хатуни, а?! – граф причмокнул. – Это тебе не Гатчина, что в Петербурге. Это много лучше Гатчины, что у Гришки имеется! Места сухие, поля скатистые, рощ много. А леса какие: и дровяные, и строевые тебе пожалуйста, воды ключевые хорошие! Дунайка совсем недавно с братом нашим Владимиром получили отставку у матушки по слабости здоровья и перебрались к Москве поближе: строиться намерены. Пишут мне, что ждут – не дождутся.

Граф стоял подле нее с опущенными руками, поджав кулаки, и походил на послушного ребенка.

– А ты когда был в Москве в последний раз? – Корилла тепло смотрела на Алехана и, казалось, представляла себя, босоногой, ступающей по влажной от росы траве.

– В прошлом году зимой приезжал в Москву осматривать свои владения. За Чесменское сражение матушкой мне было пожаловано четыре тысячи душ дворовых крестьян в тех уездах, где сам изберу. Мне тогда приглянулись земли дворцовой Хатуньской волости. Одному-то мне куда это всё? Так я братьям своим Федору да Владимиру часть своих владений подарил. Места красивые, и от Москвы не далече. Да и в самой Москве у меня много участков прикуплено за годы после Чесмы. Последний раз в 73-м году летом я в Москве в коллегии экономии приобрел большой надел на берегу Москвы-реки неподалеку от Новодевичьего монастыря. Нет слов передать тебе, какой оттуда вид на город открывается! Жаль, что ты этого благолепия не видела, но ничего – вот отстроюсь, увидишь наши красоты.