Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– А, может, он просто скрывался от кого-то, как обычно, или обстоятельства его были неказистыми? Или по причине невезения в карточной игре? Может быть, и от дел безотлагательных имел разочарование какое? Впрочем, всякое могло случиться! – махнула рукой Корилла.

– Можно всяко предположить. Настаивая на полном ко мне уважении, он высказал готовность предложить мне свои услуги. Мы стояли тогда в Ливорно, ветра были препротивные, и мы ждали погоды, готовые в любой момент сняться с якоря и начать поход. Казанова имел рекомендательные письма от моих европейских знакомых, а посему отказать ему сразу я просто не смел. Его мне представил хорошо тебе знакомый английский консул в Ливорно, у которого я перед самым отплытием имел удовольствие остановиться. Я подозревал, что встречал его в Петербурге и не сомневался тогда в Ливорно, что его присутствие у меня на корабле будет весьма приятно нам обоим. Но я был занят необыкновенно и не мог поначалу уделить ему должного внимания. Слава Богу, польский посланник в Венеции, г-н де Лолье, что был у меня на докладе, оказался его знакомым и занял моего гостя разговорами. Получив разрешение на аудиенцию, Казанова прождал однако в приемной почти весь день. Он, видимо, принял это за неучтивость, но я ответствовал ему тогда приглашением к обеду. Помню, его крайне удручал мой застольный политес. Ты же знаешь, я вечно требую от гостей кушать больше. Вот и тогда я покрикивал своё любимое «Ешьте же!». Казанова, как мне казалось, весело повторял за мной эту фразу по-русски, но по лицу его я чувствовал, что он ожидал от обеда другого. То ли пища наша ему казалась дурной, то ли вино отдавало морской водой, а, может, ещё чего. Оригинал он был ужасный, требовал себе отдельный куверт – из одной тарелки с соседями ему кушать было несподручно. А, возможно, ему было не совсем приятно, что гости мои сидели без разбора чинов и званий. Разговор наш, обычно напоминавший более всего кошачий концерт, как-то прервал сам Казанова, и монолог его затянулся надолго.

У Орлова снова пересохло горло, и он выпил ещё вина, заранее предвидя очередной неодобрительный взгляд своей возлюбленной.

– Так чем же он сумел так привлечь ваше внимание?

– Осмелюсь признаться, – Алехан сделал паузу, – разговор зашел о женщинах, да простит меня, простолюдина, сиятельнейшая Корилла Олимпийская.

Алехан попытался сохранить игривый тон, но собеседница остановила его властным жестом.

– Снова о женщинах – ему же тогда все сорок пять было, а то и больше! Лгал, небось, сеньор по своему обыкновению!

– Не знаю точно, но постарел он сильно. Будучи в Петербурге, он выглядел весьма моложаво.

– Так чем он вас так потешил?

– Разговор касаем был только уха мужского, и обидеть тебя таким манером не решусь. Сей повеса позволял себе игривый тон, поведав о своем всяческом беспутстве.

– Граф, это очень хорошо, что вы так деликатны, но уверяю Вас, что я не отвечу презрением, если вы будете искренни.

– Если уж вы так настаиваете и время терпит, то извольте, любезный друг, я изложу историю, как было. Дело в том, что Джакомо Казанова приехал к нам в Петербург именно зимой, после двух месяцев пребывания в Риге и оставался в России целых девять месяцев, никак не меньше. Жил он на улице Миллионной. Погода наша, как назло, не баловала его совсем – за весь 65-й год не выпало ни одного погожего дня. Посетил он и Москву, родину мою. Сравнивая Петербург с Москвой, он отмечал, что люди у нас в Москве покладистее, а женщины красивее, нежели в Петербурге. Удивительно мне было слышать от него, что жители Петербурга, якобы, все поголовно были лишены душевной чувствительности. В Москве, считал он, все иначе. Дело, конечно, спорное. Благодаря множеству рекомендаций он находил в России отменный прием. Пожалуй, единственное, что он отмечал положительного у петербуржцев, так это то, что кроме французского все образованные люди ещё и по-немецки объясняться могли. Возможно, говорил он это от великодушия.

– Так что же он о женщинах своих рассказывал?

Алехан не торопясь доел куропатку и глотнул сладкой воды, заставляя Кориллу томиться ожиданием.

– Ну, ты охочая до пикантных подробностей, я скажу! Всегда направишь рассказ мой в нужное русло!

Корилла звонко засмеялась, демонстрируя графу свое расположение, и расположилась в ожидании подробного рассказа.

– Ах, да, о женщинах, конечно, хотя, как я понял, галантные похождения поначалу не особо занимали Казанову. Конечно, он посещал места массовых увеселений и играл в карты, ходил на охоту, в оперу. Мы в Петербурге с ним и свели знакомство, но помню, лишь однажды он посетил наши пригородные резиденции и императрицу. Рассуждения Казановы сводились к тому, что Петербург наш – это колония дикарей, переселенных в европейский город по прихоти царя нашего Петра Великого, чьи архитекторы создали подражание европейскому городу. Даже в нашей императрице женской красоты он не усмотрел.

– Граф, прошу тебя, не тяни, ты же обещал историю про женщину! – торопила Алехана поэтесса.

– Да, да, непременно о женщине. Впрочем, не припомню, о ком, – он пожал плечами, и удивление с его лица долго не сходило, пока он наконец не вспомнил, о ком конкретно хотел поведать. – Ах, да-да, – улыбнулся он наконец. – Казанова водил знакомство с моим родственником, молодым гвардейцем по имени Степан Зиновьев. Степан рассказывал, что Казанова искал новых впечатлений и, хотя не был любителем мужских однополых отношений, имел галантные похождения с молодыми братьями Луниными. Младший из них – блондинчик, тоненький, словно девица, считался по слухам интимным другом господина Теплова, секретаря кабинета. Похоже было на то, что зрелище сапфической любви доставляло Казанове большое удовольствие. Я ещё раз повторяю, что Джакомо тогда не ставил свои интимные отношения превыше всего, а посему и рассказ мой будет касаться лишь случая, который нам поведал сам известный соблазнитель. Так вот, Зиновьев, о котором я тебе только что говорил, был вместе с нашим героем в Екатеринингофе и там-то, по его собственным словам он увидал удивительной красоты юную крестьянку, лет не более тринадцати. Наш венецианский соблазнитель попытался было к ней приблизиться, но та умчалась к себе в избу, или, как он сам их называл, в «хижину». Казанову поразил облик этой девушки, чью красоту он позже сравнивал с совершенным образом Психеи, которую когда-то увидал среди статуй виллы Боргезе здесь в Италии. Мой Зиновьев, переговорив с её отцом, сообщил своему приятелю, что родители готовы продать их дочь иностранцу за 100 рублей.

– Как это? – от неожиданности Корилла поперхнулась соком и чуть было не залила себе платье. – Что значит продать?!