Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

На душе у Олега стало неспокойно. Ворохнулось давнее — как плавал с Рюриком и их драккар бороздил моря, как обдавали конунгов солёные брызги Варяжского моря. Стремительная высадка викингов на чужой берег, крики боя, звон металла и запах пожарищ...

Спросил у Вукола:

— Не передумал?

Тот покачал головой.

— Когда уходишь?

— Теперь скоро. Может, с нами, конунг? Вижу, ты помнишь, что рождён викингом.

— Ты прав, Вукол, я викинг, но уже не тот. Разве ты забыл мою клятву Рюрику на мече и то, что Вотан слышал мои слова? Он покарает меня, если я нарушу обещание.

— Ты возьмёшь с собой Игоря, и мы вырастим из него отличного викинга.

— Нет, ярл Вукол. То, что замысливал Рюрик, мне дорого, и я продолжу начатое им.

И сошёл на причал. На пристани мастера Плотницкого конца обновляли склады, меняли тёс на крышах. Когда приплывут иноземные гости, всё будет готово принять их.

Олег не слишком вникал в городские заботы: это дело кончанских старост и люда новгородского. Так повелось в торговом Новгороде издавна: и когда сидели в нём князья из земли словен, и при Рюрике. Дело князя и дружины — город боронить [53] Боронить — защищать, отстаивать, оберегать, охранять, стеречь, блюсти. , дань собирать и, коли какое из племён взбунтуется, усмирить его, держать в покорности.

С мастерами Плотницкого конца работал и староста Доброгост. Заметив Олега, он вогнал топор в бревно, подошёл:

— Ты, конунг, Ивашку мово в руках держи, ино разбалуется.

— Я твоего сына, Доброгост, кормчим на свою ладью определю, а дондеже [54] Дондеже — доколе, покуда, пока. с дружиной поживёт, в седле посидит.

А у Ивашки — ни забот, ни хлопот, плёлся по Неревскому концу, ротозейничал. Видит, у избы баба стоит, пухлые руки на груди скрестила.

— Ух ты! — выдохнул Ивашка и приостановился.

Баба глазами стрельнула, прицениваясь. По всему видать, у парня кровь гуляет, и собой видный. Сказала с хрипотцой:

— Почто ухаешь? Заходи, пригрею, чать, озяб.

И всю ночь грела, насилу Ивашка к утру от неё вырвался.

Земля и лес кормили огнищанина [55] Огнищанин — представитель высшего слоя русского общества в Древней Руси; хозяин дома, земледелец; крестьянин, пахарь, землепашец, мужик. . Хозяин ожоги готовил поле под яровые. Спозаранку впрягал в соху клячу, взятую с конюшни князя Юрия, и пахал клочки земли, отнятые у леса.

Тянуло влажным ветром, скрипел сошник, и натруженные руки налегали на рукояти.

Конь и смерд были оба старые и немощные, но то не княжья печаль. За эту клячу тиун князя взыщет со смерда треть урожая.

С той охоты, когда медведь едва не задрал князя Юрия, смерд слегка отъелся медвежатиной, потом к нему в силки попалось несколько зайцев, а на лесном озере, что в полуверсте от обжи, в сплетённые из осоки верши набилось рыбы — караси один к одному.

У смерда нет хлеба с ползимы, но он берёг зерно на семена. Случалось, к нему в обжу забредал в гости лопарь, и, если было холодно и дождило, они коротали время в избе, топившейся по-чёрному, а по погоде просиживали у костерка, варили уху или жарили на вертеле зайчатину, больше молчали, но им и без того было хорошо, ибо каждый думал о своём.

Распахав поляну, смерд бережно высеял зерно, забороновал и всё шептал, просил у Дажбога урожая.

Чтобы звери не вытоптали всходы, смерд загородил их жердями, днём пугал птиц, склёвывавших зеленя, и радовался, как дружно ощетинилась земля.

Нет у смерда семьи. Много лет назад наскочили на обжу кривичи, увели жену, а детей он схоронил, когда они были малолетками. Люди звали смерда переселиться на ближний погост, но он отказался: здесь родился, здесь и жизнь закончит.

Тягостно смерду. Особенно в неурожайный год. В прошлое засушливое лето почти всё, что собрал, князю досталось. Ему всё равно, уродило поле или нет, но он, смерд, должен отдать и за землю, и за коня. И тиун забрал не треть, а половину урожая. Но к кому пойдёшь с жалобой, когда и земля и лошадь — всё княжье. Одно и остаётся — просить урожая да ждать конца жизни.

У смерда от усталости подкашивались ноги и дрожало тело. Он ходил за сохой, и ему хотелось упасть здесь же на пашне, прижаться к земле и лежать так вечно, но конь, надрываясь, шагал по борозде, низко опустив голову, и смерд плёлся за сохой, кляня свою нелёгкую долю.

Тиун, отняв половину урожая да ещё огрев пахаря плетью, заявил: «Знай, смерд лукавый, половину из этого князь Юрий отправит в Новгород для дружины Олега».

Дружина у конунга Олега, дружина у князя Юрия, дружины у князей племён, какие есть на Руси, и всех их кормят смерды.

Боги создали смерда-крестьянина, заботника земли, и обрекли его на труд тяжкий, но великий. Перед ним, смердом, кланяться бы, а им помыкают, отбирают у него плоды его трудов, и он принимает это как должное, разве что разум иногда возмутится.

Увёз тиун зерно — горе огнищанину, без хлеба остался. Воздел руки смерд, воскликнул в сердцах:

— Зри, Перун, как несправедлив мир!

Первыми причалили гости свейские, степенные, спокойные, наняли телеги, перевезли товары на гостевой двор и не успели ещё лавки открыть, как приплыли купцы готские, варяжские, греки из богатого Херсонеса, ромеи из Царьграда. Эти всё больше суетливые, шумные.

Загудело торжище разноязыкое, с голосистыми калачницами и сбитенщиками [56] Сбитень — горячий напиток, приготовленный из воды, мёда и пряностей. , бражниками и нищими, бродягами и воровским людом.

Потешают честной народ скоморохи, на дудках играют, песни занятные распевают. От лавок, где торг ведут гости иноземные, зазывно кричат купцы, потрясая шелками и парчой, украшениями драгоценными, бронники бахвалятся броней свейской, мечами знатными.

В своих рядах предлагают товар новгородские мастеровые: кожевники и кузнецы, ткачи и плотники, гончары и оружейники.

Ивашка по торжищу прогуливался, товарами заморскими любовался: и какого только дива дивного не привозят гости в Новгород! Побывать бы в тех странах неведомых, поглазеть на народ тот да на жизнь его. Ужли не доведётся? Жаль, пути-дороги ушкуйников на север и на восток ведут, к Уралу, а кабы к морю Русскому либо Хвалынскому, он, Ивашка, отправился бы не задумываясь.

Побродил Ивашка по торжищу, потолкался, оголодал. Ноги сами собой занесли его в калачный ряд. Пироги одни другого сдобнее, румяные, душистые. Достал деньгу, но тут его баба-пирожница за рукав ухватила. Поднял Ивашка глаза и обомлел: баба знакомая, у которой ночь провёл.

— Признал, милый, аль дорогу забыл? Чать, в грех ввёл, да, ровно кот шкодливый, в кусты?

Ивашка едва от бабы вырвался и деньгу у неё оставил. А она вслед ему на всё торжище орёт:

— Вдругорядь заявишься, уши нарву!